Вспыхнул испуг — неужто заболел?! Но не было озноба или кашля. И сам испуг был глупым. Просто реакция горожанина, тело которого вдруг взяло и разладилось далеко в безлюдье, где полагаться можно только на себя.
К счастью, Павел знал, что надо делать, и начал он с серии наклонов. После пятого или шестого поясницу вроде отпустило. Ага! Павел сделал несколько приседаний. Свело икры ног, Паша испугался судороги, но пронесло. Он честно сделал полный комплекс упражнений, и ломота исчезала во всякой мышце, которую ему удавалось напрячь несколько раз подряд. Павел знал, так будет несколько дней подряд, пока тело не привыкнет к перегрузкам. Так, пора делать отжимания… Это было самое трудное, но теперь ломота отступила.
Боль еще таилась в теле, но уже не мешала, не мучила, и можно было преспокойно искать зайца. Деятельная натура мента Бродова нуждалась в каком-то еще расходе энергии, тем паче, что небо было ясное, высокое, в сияющей дали проплывали какие-то точки, доносилось неясное бормотание, Павел не мог понять, лебеди это или журавли?
Сырая тяжесть сапога
Роса на карабине.
Кругом тайга, одна тайга,
А мы посередине!!!
Павел понятия не имел, кто сочинил эту песню. «Слова народные, автора скоро выпустят» — примерно так полагалось объяснять у экспедиционных костров, если кто-то интересовался.
Песня соответствовала духу приключения, месту действия и обстоятельствам. И позволяла двигаться в маршевом, бодром и в то же время элегическом ритме.
Вот и кровь на траве, по направлению мазка понятно, куда унесло зайца. Ага! Под кустиком ягеля торчал серый зад с характерным хвостишкой-помпончиком, выставленная нога, и оставалось ее только потянуть. Пришла идиотская, вполне мальчишеская гордость — вот, ухитрился выстрелом оторвать голову, как и задумывал!
Письма не жди, письма не жди…
Дороги отсырели.
Идут дожди, одни дожди
Четвертую неделю!
А вот это — враки! Снега, случается, идут, а дождей пока ни одного. Да и не будут они здесь сидеть четыре недели. И Павел тут не будет сидеть столько. Вот наберет только воды, сварит зайца и пойдет себе дальше!
И десять лет, и двадцать лет,
Нет ни конца, ни краю.
Олений след, медвежий след,
Вдоль берега петляют!
Смотри-ка!.. И правда петляет. На берегу Келамы явственно виднелся след. Зверь перешел реку и пошел по своим делам дальше, уже по этому берегу.
Прошел он метрах в ста от Павла всего лишь несколько часов назад. Наверное, он не смог его учуять, потому что с вечера парень не жег огня, не готовил пищу, не спускался к воде, вообще не оставлял следов и запахов, а сразу завалился спать в том месте, где остановился. Будь иначе, медведь непременно явился бы — уже для того, чтобы посмотреть. Павел не боялся зверя, тем более — вооруженный. Но любопытство могло до многого довести зверя. Он мог схватить спальный мешок, потащить его с собой куда-то. Мог просто потрогать спящего лапой. Беспомощный, в спальнике, Павел мог и запаниковать. А судорожные движения человека, который никак не может вылезти, его животный страх — это очень уж напоминает добычу. В общем, хорошо, что не пришел.
Страшнее Павлу Бродову не стало, но он еще раз мысленно погладил себя по головке, что с оружием не расстается.
Опять в небе проплывали огромные косяки разных птиц. Кто-то даже начал петь в кустах у реки. Павел в птицах плохо разбирался, не знал, как называется поющая птица — крупная, с розово-сизой грудкой. Других певуний он не видел, но с другой стороны раздавались совсем иные трели. И еще…
Паша поел зайца, когда пошел, начал петь песни, пел, покуда не осип. Здесь было много троп, вдоль Келамы, и он все не мог понять — звериные они или людские? Вдоль рек обычно ведут тропы людей, зверям такие тропы не нужны; они приходят к воде, пьют и уходят от реки подальше. Эта тропа вела вдоль, но была еле-еле намечена. То ли люди ее совсем забросили, то ли очень редко здесь бывали.
Странный звук в стороне от тропы привлек внимание, словно кто-то тоненько визжал. На поросенка было не похоже — звук куда более густой, мощный. Но — высокий, пронзительный визг. Кто-то шел по другому берегу реки, но достаточно близко от Павла, от силы в километре или двух.
Что-то крупное зашевелилось впереди. С перепугу Павлу показалось, что земля вспучивается, порождая какое-то животное. Потом сообразил — медведь лежал, а при его приближении встал. Очень крупный, очень темный зверь стоял мордой в сторону Келамы, боком к идущему Павлу, и повернул только морду. Был он совсем близко, метрах в семидесяти.
Павел понимал, медведь на него не охотится, он сам шел прямо к медведю и даже не подозревал о его существовании. Медведю оставалось только лежать и ждать Павла. Наоборот, зверь не хотел драки и потому предупреждал — я здесь! И уж, конечно, не было у него никаких черт уютного плюшевого мишки или медведя из мультфильма. Морда у него была вовсе не приплюснутая, короткая и добрая, а длинная, злая и хищная. И поза не спокойная, как у домашней коровы, а напряженная и мощная. И даже уши, вроде бы округлые, как у игрушки, производили совсем другое впечатление, потому что были меньше, казались маленькими рядом с головой и сидели по краям, а не сверху.
Медведь повернул голову, опять посмотрел в сторону визга. Приземистый массивный силуэт с расставленными круглыми ушами. Потом снова стал смотреть на Павла.
Павлу не хотелось убивать. Еще меньше хотелось ранить зверя и выяснять, кто сильнее. Он как встал, так и стоял истуканом, не двигаясь. Сердце колотилось, но не очень, скорее от внезапности, чем от присутствия зверя. Тем более, медведь был настроен вполне мирно.
Так они стояли с полминуты, потом зверь повернулся и пошел в сторону визга. А визг вроде приближался, и родилась невольно мысль, а может, медведь и лежал, ждал этого… визга? В смысле — того, кто визжит?
Павлу вовсе не хотелось никого догонять. Он благоразумно сел на собственный рюкзак, поставил карабин между ног и решил подождать с полчаса. Таинственный визг приближался. Вибрирующий, тоненький, он то стихал, то раздавался еще громче.
Глухое ворчание, словно исходящее из недр необъятной косматой туши, там, на левом берегу реки. Что это с ними сегодня? И этот медведь тоже не скрывался. Он шел по левому берегу Келамы по каким-то своим делам и задумчиво ворчал про себя. Хруст, топот, шумное дыхание, этот утробный разговор сам с собой — за километр слышно зверя! А ведь Павел наблюдал не раз — медведь может двигаться тихо, как в страшном сне. Значит, ему это не надо. А что надо?
Закачался тальник, раза два мелькнула коричневая туша в кустах, и зверь тоже ушел туда, в низовья Келамы (куда неплохо бы идти было и Павлу). Туда, откуда раздавался визг. И только те же звуки доносились, постепенно слабели — хруст веток от продиравшейся сквозь заросли туши, задумчивое жуткое ворчание.
