Я даже не сразу понял, что имеет в виду этот
мерзавец. Потом до меня дошло! Он вообразил, что вы, моя драгоценная Эмили,
погибли? Это вы, беременная, выпали из коляски и расшиблись насмерть? Если бы я
не был так возмущен, я расхохотался бы свихнувшемуся дипломату в лицо! Говорить
такое — и как раз тогда, когда Вы с нетерпением ждете меня под лазоревым небом
райских островов! С каждым часом я все ближе к Вам, моя нежная Эмили. Теперь
уже никто и ничто меня не остановит.
Только — странное дело — я никак не могу
вспомнить, почему и как Вы оказались на Таити, да еще одна, без меня? Уж,
верно, были на то какие-нибудь веские основания. Неважно. Мы встретимся, и Вы,
милый друг, мне все объясните.
Однако возвращаюсь к своему рассказу.
Поднявшись в полный рост, который вдруг
оказался не таким уж маленьким (поразительно, как много здесь зависит от осанки
и посадки головы), миссис Клебер сказала следующее — обращалась она
преимущественно к Фандорину:
«Все, что вы здесь наплели, — полнейший
вздор. Ни одного доказательства, ни одной прямой улики. Сплошь предположения и
ни на чем не основанные догадки. Да, мое подлинное имя — Мари Санфон, но ни
один суд мира еще не мог предъявить мне обвинения. Да, на меня часто клеветали,
против меня плели козни многочисленные враги, не раз на меня ополчалась сама
судьба, но у меня крепкие нервы, и сломить Мари Санфон непросто. Я виновна
только в одном — что без памяти полюбила преступника и безумца. Мы тайно
обвенчались, я ношу под сердцем его ребенка. Это он, Шарль, настаивал на
сохранении нашего брака в тайне. Если мой проступок является преступлением — что
ж, я готова предстать перед судом присяжных, но можете быть уверены, мсье
доморощенный сыщик, что опытный адвокат развеет все ваши химеры, как дым. Что,
собственно, вы можете мне предъявить? То, что в юности я жила в монастыре серых
сестер и облегчала муки страждущих? Да, мне случалось делать уколы, ну и что с
того? Из-за душевных терзаний, вызванных навязанной мне конспирацией, из-за
трудно протекающей беременности я пристрастилась к морфию, но теперь я нашла в
себе силы избавиться от этой пагубной привычки. Мой тайный, но, учтите, вполне
законный муж настоял, чтобы я отправилась в плавание под вымышленной фамилией.
Так появился мифический швейцарский банкир Клебер. Меня очень мучил этот обман,
но могла ли я отказать любимому? Я ведь не подозревала о его второй жизни, о
его пагубной страсти, наконец, о его безумных планах!
Шарль сказал, что ему как первому помощнику
капитана не пристало брать с собой в плавание супругу, однако пережить разлуку
со мной он не в силах и волнуется за здоровье нашего дорогого ребенка, поэтому
будет лучше, если я отправлюсь в рейс под вымышленным именем. Что же здесь
преступного, спрошу я вас?
Я видела, что Шарль не в себе, что его
одолевают какие-то неведомые мне страсти, но мне, конечно, и в страшном сне не
могло привидеться, что это он совершил то кошмарное преступление на рю де
Гренель! И я понятия не имела, что он — сын индийского раджи. Для меня шок, что
мой будущий ребенок, оказывается, на четверть индиец. Бедный малютка, сын
безумца. У меня не вызывает сомнений, что Шарль в последние дни был просто
невменяем. Разве мог психически нормальный человек предпринять попытку погубить
корабль? Это поступок явно больного человека. Разумеется, я знать не знала об
этом бредовом плане!»
Тут Фандорин перебил ее и с гнусной усмешечкой
спросил: «А ваш плащ, заботливо уложенный в саквояж?»
Миссис Клебер — нет, мисс Санфон — то есть,
мадам Ренье… Или мадам Багдассар? Я не знаю, как правильно ее называть. Хорошо,
пусть остается миссис Клебер — так привычней. Итак, она ответила инквизитору с
большим достоинством: «Видимо, муж подготовил все к бегству и собирался
разбудить меня в последнюю минуту».
Фандорин не унимался. «Но ведь вы не
спали, — сказал он с высокомерной миной. — Мы проходили по коридору и
видели вас. Вы были полностью одеты и даже с шалью на плечах».
«Да, непонятная тревога лишила меня
сна, — ответила миссис Клебер. — Видно, сердце почувствовало неладное…
Странный озноб не давал мне согреться, и я набросила шаль. Это преступление?»
Я был рад видеть, что добровольный прокурор
стушевался. А обвиняемая со спокойной уверенностью продолжила: «То, что я якобы
пытала другого безумца, мсье Гоша, — это уж вообще за гранью
правдоподобия. Я сказала вам правду. Старый болван свихнулся от алчности и
угрожал мне смертью. Сама не знаю, как мне удалось все четыре выстрела
направить в цель. Но это чистейшая случайность. Должно быть, само Провидение
направляло мою руку. Нет, сударь, здесь у вас тоже ничего не выйдет».
От самодовольства Фандорина не осталось и
следа. «Позвольте, — заволновался он. — Но ведь мы нашли платок! Это вы
спрятали его под ковер!»
«Еще одно бездоказательное утверждение, —
отрезала миссис Клебер. — Платок, конечно же, спрятал Гош, похитив его у моего
бедного мужа. И, несмотря на все ваши мерзкие инсинуации, я благодарна вам,
сударь, что вы вернули мне мою собственность».
С этими словами она спокойно поднялась,
подошла к столу и взяла платок!
«Я — законная супруга законного наследника
Изумрудного Раджи, — объявила эта поразительная женщина. — У меня имеется
свидетельство о браке. В моем чреве — внук Багдассара. Да, мой покойный муж
совершил ряд тяжких преступлений, но какое это имеет отношение ко мне и к
нашему наследству?»
Тут вскочила мисс Стамп и попыталась выхватить
платок у миссис Клебер.
«Владения и имущество брахмапурского раджи
конфискованы британским правительством! — весьма решительно заявила моя
соотечественница, и не признать ее правоту было невозможно. — Это
означает, что сокровище принадлежит ее величеству королеве Виктории!»
«Минутку! — вскочил наш добрейший доктор
Труффо. — Хоть я и итальянец по рождению, но я гражданин Франции и
представляю здесь ее интересы! Сокровища раджи являлись личным достоянием семьи
и брахмапурскому княжеству не принадлежали, а стало быть, их конфискация незаконна!
Шарль Ренье стал французским гражданином по собственной доброй воле. Он
совершил тягчайшее преступление на территории своей страны. Подобное злодеяние,
к тому же содеянное в корыстных целях, по законам Французской республики
карается отчуждением личного имущества преступника в пользу государства.
Отдайте платок, медам! Он принадлежит Франции». И тоже весьма воинственно
ухватился за край платка.
Возникла патовая ситуация, и коварный Фандорин
ею воспользовался. С византийской хитростью, присущей его нации, он громко
сказал: «Это серьезный вопрос, требующий разбирательства. Позвольте мне как
представителю нейтральной державы временно изъять платок, чтобы вы не разорвали
его на части. Я положу его вот сюда, пусть он будет на некотором отдалении от
конфликтующих сторон».
