— Это регко выяснить, — сказал
японец. — Госпожу Кребер надо обыскать. Есри праток у нее, то все правда.
Есри пратка у нее нет, то господин Фандорин осибся. В таких сручаях у нас в
Японии разрезают дзивот.
— Никогда в моем присутствии мужские руки
не посмеют обыскивать даму! — заявил сэр Реджинальд и с угрожающим видом
поднялся.
— А женские? — спросила
Кларисса. — Эту особу обыщем мы с мадам Труффо.
— Oh yes, it would take no time at all,
[35]
— охотно согласилась докторша.
— Делайте со мной, что хотите, —
жертвенно сложила ладони Рената. — Но потом вам будет стыдно…
Мужчины вышли за дверь, а миссис Труффо с
невероятной ловкостью обшарила задержанную. Оглянулась на Клариссу, покачала
головой.
Клариссе стало страшно — за бедного Эраста.
Неужто он ошибся?
— Платок очень тонкий, — сказал
она. — Дайте я сама поищу.
Ощупывать тело другой женщины было странно и
стыдно, но Кларисса закусила губу и тщательно осмотрела каждый шов, каждую
складку, каждую оборку на нижнем белье. Платка не было.
— Вам придется раздеться, —
решительно заявила она. Это было ужасно, но еще ужаснее было представить, что
платок так и не обнаружится. Какой удар для Эраста! Он не перенесет!
Рената покорно подняла руки, чтобы легче было
снять с нее платье, и робко попросила:
— Ради всего святого, мадемуазель Стамп,
не повредите моему ребенку.
Стиснув зубы, Кларисса принялась расстегивать
ей платье. На третьей пуговице в дверь постучали, и раздался веселый голос
Эраста:
— Медам, заканчивайте обыск! Мы можем
войти?
— Да-да, входите! — крикнула
Кларисса, быстро застегнув пуговицы.
Мужчины выглядели загадочно. Они молча встали
у стола и Эраст движением фокусника выложил на скатерть треугольный кусок
ткани, переливающийся всеми цветами радуги.
— Платок! — вскрикнула Рената.
— Где вы его нашли? — спросила
Кларисса, чувствуя, что вконец запуталась.
— Пока вы обыскивали г-госпожу Санфон, мы
тоже не теряли времени, — с довольным видом объяснил Фандорин. — Мне
пришло в г-голову, что эта предусмотрительная особа могла спрятать изобличающую
улику в каюте комиссара. Времени у нее было всего несколько секунд, и далеко
засунуть п-платок она не смогла. И в самом деле, платок нашелся быстро. Она
скомкала его и сунула под край ковра. Так что можете полюбоваться на знаменитую
птицу Калавинку.
Кларисса подошла к столу и вместе с остальными
зачарованно уставилась на лоскут ткани, погубивший столько человеческих жизней.
Формой платок напоминал равнобедренный
треугольник. На глаз каждая из его сторон была вряд ли больше 20 дюймов.
Рисунок поражал своей варварской пестротой: на фоне разноцветных деревьев и
плодов распростерла крылья острогрудая полуженщина-полуптица, похожая на
античных сирен. Ее лицо было повернуто в профиль, длинные изогнутые ресницы
обрамляли маленькую дыру глаза, тщательно обшитую тончайшей золотой нитью.
Кларисса подумала, что в жизни не видела ничего прекрасней.
— Да, это несомненно тот самый
платок, — сказал сэр Реджинальд. — Но доказывает ли ваша находка
виновность мадам Клебер?
— А саквояж? — мягко произнес
Фандорин. — Вы помните саквояж, к-который мы с вами вчера обнаружили в
капитанском катере? Среди прочих вещей я разглядел там плащ, который мы не раз
видели наброшенным на плечи мадам Клебер. Саквояж присовокуплен к прочим
вещественным доказательствам. Наверняка в нем найдутся и другие вещи,
принадлежащие нашей д-доброй знакомой.
— Что вы на это скажете, сударыня? —
обратился доктор к Ренате.
— Правду, — ответила она, и в ту же
секунду ее лицо изменилось до неузнаваемости.
Реджинальд Милфорд-Стоукс
…и в лице произошла поразившая меня перемена.
Беззащитная, слабая, раздавленная ударом судьбы овечка словно по мановению
волшебной палочки превратилась в волчицу. Плечи расправились, подбородок
приподнялся, глаза зажглись опасным огнем, а ноздри затрепетали, будто перед
нами была хищница — нет, не волчица, а кошачьей породы, пантера или львица,
учуявшая запах свежей крови. Я поневоле отшатнулся. О, в моей защите здесь
больше не нуждались!
Преображенная миссис Клебер бросила на
Фандорина взгляд, исполненный такой испепеляющей ненависти, что даже этот
непробиваемый господин, и тот вздрогнул.
Отлично понимаю чувства этой странной женщины.
Я и сам совершенно изменил свое отношение к подлому русскому. Это страшный
человек, злобный безумец, обладающий уродливой, извращенной фантазией. Как я
мог относиться к нему с доверием и уважением? Невероятно!
Просто не знаю, как Вам об этом написать,
милая Эмили. Перо дрожит в руке от негодования… Сначала хотел утаить от Вас, но
все же напишу, иначе Вам трудно будет понять, отчего мое отношение к Фандорину
претерпело такую метаморфозу.
Вчера ночью после всех волнений и потрясений,
которые я описал Вам выше, у нас с Фандориным состоялся престранный разговор,
повергший меня в ярость и горестное недоумение. Русский подошел ко мне,
поблагодарил за спасение корабля и с фальшивым участием, заикаясь на каждом
слове, стал нести невообразимую, чудовищную чушь. Он сказал буквально следующее
— я запомнил слово в слово: «Я знаю о вашем горе, сэр Реджинальд. Комиссар Гош
давно уже мне все рассказал. Это, конечно, не мое дело, и я долго не решался
заговорить с вами об этом, но я вижу, как вы страдаете и не могу оставаться
безучастным. Я смею говорить вам все это только потому, что сам перенес такое
же горе. Мне, как и вам, тоже угрожала потеря рассудка. Я сохранил разум и даже
заострил его, но заплатил за это изрядным куском сердца. Поверьте, в вашем положении
другого пути нет. Не уходите от истины, какой бы страшной она ни была, не
прячьтесь за иллюзию. И, главное, не казните себя. Вы не виноваты в том, что
кони понесли, что ваша беременная жена выпала из коляски и разбилась. Это
испытание, тяжкий экзамен, который устроила вам судьба. Я не знаю, зачем и кому
нужно подвергать человека подобной жестокой проверке, но знаю одно: испытание
необходимо выдержать. Иначе конец, распад души».
