— Позвольте, господа, но кто же тогда
убийца?
Часть третья. Бомбей — Полкский пролив
Гинтаро Аоно
4-го месяца 18-го дня
В виду южной оконечности Индийского
полуострова
Третий день как покинули Бомбей, а я все это
время не раскрывал свой дневник. Такое происходит со мной впервые, ведь я взял
себе за твердое правило писать каждый день. Но перерыв я устроил намеренно.
Нужно было разобраться в нахлынувших на меня чувствах и мыслях.
Лучше всего суть произошедшего во мне
переворота передает хайку, родившееся в тот момент, когда полицейский инспектор
снял с меня железные кандалы.
Одинок полет
Светлячка в ночи.
Но в небе — звезды.
Я сразу понял: это очень хорошее
стихотворение, лучшее из всех, которые я когда-либо написал, но смысл его
неочевиден и требует разъяснений. Три дня я размышлял, прислушивался к себе и,
кажется, наконец разобрался.
Со мной произошло то великое чудо, о котором
мечтает всякий человек — я испытал сатори или, как называли это блаженное
состояние древние греки, катарсис. Сколько раз говорил мне Наставник, что
сатори приходит, если уж приходит, само, без понуканий и предупреждений!
Человек может быть праведником и мудрецом, просиживать в позе дзадзэн по многу
часов в день, прочесть горы священных текстов, но так и умрет непросветленным,
а какому-нибудь бездельнику, глупо и бессмысленно бредущему по жизни, оно вдруг
явится во всем своем величественном сиянии и разом переменит все его никчемное
существование! Я и есть тот самый бездельник. Мне повезло. В 27 лет я родился
заново.
Озарение и очищение пришло ко мне не в момент
духовной и физической концентрации, а в ту минуту, когда я был раздавлен, жалок
и ничтожен, когда от меня осталась одна оболочка, как от лопнувшего воздушного
шарика. Но лязгнуло глупое железо, инструмент моего преображения, и я вдруг с
невыразимой остротой ощутил, что я — это не я, а… Нет, не так. Что я — это не
только я, но и бесчисленное множество других жизней. Что я — не какой-то там
Гинтаро Аоно, третий сын старшего советника его светлости князя Симадзу, а
малая, но от того не менее драгоценная частица Единого. Я есть во всем сущем, и
все сущее есть во мне. Сколько раз я слышал эти слова, а понял, нет,
прочувствовал их только 15 числа 4 месяца 11 года Мэйдзи, в городе Бомбее, на
борту огромного европейского парохода. Поистине причудлива воля Всевышнего.
В чем же смысл интуитивно возникшего во мне
трехстишья? Человек — одинокий светлячок в бескрайнем мраке ночи. Свет его так
слаб, что освещает лишь крошечный кусочек пространства, а вокруг лишь холод,
тьма и страх. Но если отвести испуганный взгляд от находящейся внизу темной
земли и посмотреть ввысь (всего-то и надо — повернуть голову!), то увидишь, что
небо покрыто звездами. Они сияют ровным, ярким и вечным светом. Ты во тьме не
один. Звезды — твои друзья, они помогут и не бросят в беде. А чуть позже ты
понимаешь другое, не менее важное: светлячок — тоже звезда, такая же, как все
остальные. Те, что в небе, тоже видят твой свет, и он помогает им вынести холод
и мрак Вселенной.
Наверное, жизнь моя не изменится. Я буду такой
же, как прежде, — и суетный, и вздорный, и подверженный страстям. Но в
глубине моей души теперь всегда будет жить достоверное знание. Оно спасет и
поддержит меня в трудную минуту. Я больше не мелкая лужа, которую может
расплескать по земле сильный порыв ветра. Я — океан, и буря, прокатившись
всесокрушающим цунами по моей поверхности, не затронет сокровенных моих глубин.
Когда я, наконец, все это понял и мой дух
преисполнился радостью, я вспомнил о том, что величайшая из добродетелей —
благодарность. Первая из звезд, чье сияние я разглядел в кромешной тьме, —
это Фандорин-сан. Именно благодаря ему мне стало ясно, что я, Гинтаро Аоно, не
безразличен Миру, что Великое Извне не бросит меня в беде.
Но как объяснить человеку другой культуры, что
он навеки мой ондзин? Такого слова в европейских языках нет. Сегодня я,
набравшись смелости, заговорил с ним об этом, но, кажется, ничего путного из
беседы не вышло.
Я поджидал Фандорина-сан на шлюпочной палубе,
зная, что он придет туда со своими гирями ровно в восемь.
Когда он появился, затянутый в свое полосатое
трико (надо будет сказать ему, что для физических упражнений лучше подходит не
обтягивающая, а просторная одежда), я подошел и низко поклонился. «Что это с
вами, мсье Аоно? — удивленно спросил он. — Почему вы согнулись и не
разгибаетесь?» Разговаривать в такой позе было невозможно, и потому я выпрямился,
хотя, в подобной ситуации, конечно, следовало бы задержать поклон подольше.
«Это я выражаю вам свою бесконечную благодарность», — сказал я, очень
волнуясь. «Да бросьте вы», — небрежно махнул он рукой. Этот жест мне очень
понравился — тем самым Фандорин-сан хотел преуменьшить размер оказанного мне
благодеяния и избавить своего должника от чрезмерного чувства благодарности. На
его месте так же поступил бы любой японец благородного воспитания. Но эффект
был обратным — мой дух преисполнился еще большей благодарности. Я сказал, что
отныне в неоплатном долгу перед ним. «Ну уж и неоплатном, — пожал плечами
он. — Просто хотелось осадить этого самодовольного индюка». (Индюк — это
такая уродливая американская птица со смешной походкой, преисполненной сознания
собственной важности; в переносном смысле — чванливый и глупый человек). Я
вновь оценил деликатность собеседника, но мне обязательно нужно было втолковать
ему, как многим я ему обязан. «Спасибо за то, что спасли мою никчемную
жизнь, — снова поклонился я. — Втройне спасибо за то, что спасли мою
честь. И бесконечное количество спасибо за то, что открыли мой третий глаз,
которым я вижу то, чего не видел прежде». Фандорин-сан посмотрел (как мне
показалось, с некоторым опасением) на мой лоб, словно ожидал, что там сейчас
раскроется и подмигнет ему еще один глаз.
Я сказал, что он — мой ондзин, что моя жизнь
теперь принадлежит ему, чем, по-моему, напугал его еще больше. «О, как я мечтаю
о том, что вы окажетесь в смертельной опасности, а я спасу вас — как вы спасли
меня!» — воскликнул я. Он перекрестился и сказал: «Не хотелось бы. Если вас не
затруднит, мечтайте, пожалуйста, о чем-нибудь другом».
Разговор никак не получался. В отчаянии я
вскричал: «Знайте, что я сделаю для вас все, что угодно!» И уточнил свою
клятву, чтобы впоследствии не возникло недоразумений: «Если это будет не во
вред его величеству, моей стране и чести моей семьи».
Мои слова вызвали у Фандорина-сан странную
реакцию. Он засмеялся! Нет, я, наверное, никогда не пойму красноволосых. «Ну
хорошо, — сказал он, пожимая мне руку. — Если вы так настаиваете, то
извольте. Из Калькутты мы, верно, поплывем в Японию вместе. Можете вернуть мне
долг уроками японского языка».
