— Вовсе нет. Христианская культура
построена на чувстве вины. Грешить плохо, потому что потом б-будешь терзаться
раскаянием. Чтобы избежать ощущения вины, нормальный европеец старается вести
себя нравственно. Точно так же и японец стремится не нарушать этических норм,
но по другой причине. В их обществе роль морального сдерживателя играет стыд.
Хуже всего для японца оказаться в стыдном п-положении, подвергнуться осуждению
или, того хуже, осмеянию общества. Поэтому японец очень боится совершить
какое-нибудь непотребство. Уверяю вас: в качестве общественного цивилизатора
стыд эффективнее, чем совесть. С точки зрения мсье Аоно было совершенно
невообразимо говорить о «стыдном» вслух, да еще с чужаками. Быть врачом, а не
военным стыдно. Признаваться в том, что солгал, еще стыдней. Допустить, что он,
японский самурай, может придавать хоть какое-то значение обидным
кличкам, — это и подавно исключается.
— Спасибо за лекцию, — иронически
поклонился Гош. — А сбежать из-под стражи ваш подзащитный пытался тоже от
стыда?
— That's the point,
[20]
—
одобрил Джексон, из врага вновь превращаясь в союзника. — The yellow
bastard almost broke my wrist
[21]
.
— Вы опять угадали, к-комиссар. Бежать с
парохода невозможно, да и некуда. Считая свое положение безвыходным и предвидя
впереди лишь новые унижения, мой подзащитный (если уж вам угодно так его
называть) наверняка хотел з-запереться у себя в каюте и покончить с собой по
самурайскому обряду. Не правда ли, мсье Аоно? — впервые обратился Фандорин
напрямую к японцу.
Тот не ответил, однако опустил голову.
— Вас ждало бы разочарование, —
мягко сказал ему дипломат. — Вы, должно быть, прослушали: ваш ритуальный
к-кинжал был изъят полицией во время обыска.
— А-а, вы про это, как его, хиракира,
харикари, — ухмыльнулся в усы Гош. — Ерунда, не верю, чтобы человек
мог сам себе вспороть брюхо. Сказки. Если уж приспичило на тот свет, лучше
расколотить башку об стенку. Но я и здесь не стану с вами препираться. У меня
есть улика, против которой не попрешь — отсутствие среди его инструментов
скальпеля. Что вы на это скажете? Что настоящий преступник заранее стащил у
вашего подзащитного скальпель, собираясь совершить убийство и свалить
ответственность на Аоно? Не вытанцовывается! Откуда убийце было знать, что
профессор вздумает делиться с нами своим открытием именно за обедом? Да
Свитчайлд и сам только-только сообразил, в чем фокус с платком. Помните, каким
встрепанным он вбежал в салон?
— Ну, отсутствие скальпеля мне объяснить
п-проще простого. Причем это уже не из области предположений, а п-прямой факт.
Вы помните, как после Порт-Саида из кают вдруг загадочным образом стали
исчезать вещи? Потом это т-таинственное поветрие прекратилось так же внезапно,
как началось. И знаете когда? После смерти нашего чернокожего б-безбилетника. Я
долго размышлял, почему и каким образом он оказался на «Левиафане», и вот моя
версия. Этот негр, вероятнее всего, был вывезен из глубин Африки арабскими
работорговцами, причем в Порт-Саид его привезли водным путем. Почему я так
д-думаю? Потому что сбежав от своих хозяев, негр забрался не куда-нибудь, а на
корабль. Видимо, он верил, что раз к-корабль увез его из дома, значит, может и
доставить обратно.
— Какое это имеет отношение к нашему
делу? — не выдержал Гош. — Ваш негр погиб еще 5 апреля, а Свитчайлда
убили вчера! Да и вообще ну вас к черту с вашими сказками! Джексон, уводите
арестованного!
Он решительно двинулся к выходу, но дипломат
вдруг крепко взял комиссара за локоть и с отвратительной вежливостью сказал:
— Дорогой мсье Гош, я хотел бы д-довести
свою аргументацию до конца. Потерпите еще чуть-чуть, осталось недолго.
Гош хотел высвободиться, но пальцы у
молокососа оказались стальными. Дернувшись раз, другой, сыщик решил не
выставляться в смешном виде и обернулся к Фандорину.
— Хорошо, еще пять минут, — процедил
Гош, с ненавистью глядя в безмятежные голубые глаза наглеца.
— Б-благодарю. Чтобы разрушить вашу
последнюю улику, пяти минут вполне хватит… Я знал, что у беглеца на пароходе
где-то должно быть логово. В отличие от вас, капитан, я начал не с трюмов и
угольных ям, а с верхней п-палубы. Ведь «черного человека» видели только
пассажиры первого класса. Резонно было предположить, что он прячется где-то
здесь. И в самом деле, в третьей от носа шлюпке по правому б-борту я нашел то,
что искал: объедки и узелок с вещами. Там было несколько цветных тряпок, нитка
бисера и всякие блестящие п-предметы — зеркальце, секстант, пенсне и, среди
прочего, большой скальпель.
— Почему я должен вам верить? —
взревел Гош. Дело прямо на глазах рассыпалось в труху.
— Потому что я лицо незаинтересованное и
г-готов подтвердить свои показания под присягой. Вы позволите
продолжать? — Русский улыбнулся своей тошнотворной улыбочкой. —
Спасибо. Очевидно, бедный негр отличался хозяйственностью и собирался вернуться
домой не с пустыми руками.
— Стоп-стоп! — нахмурился
Ренье. — Однако почему, мсье Фандорин, вы не сообщили о своей находке нам
с капитаном? Какое вы имели право ее утаить?
— Я ее не утаивал. Узелок я оставил на
т-том же месте. А когда наведался к шлюпке через несколько часов, уже п-после
окончания поисков, узелка там не обнаружил. Я был уверен, что его нашли ваши
матросы. Теперь же получается, что вас опередил убийца профессора. Все трофеи
негра, включая и скальпель господина Аоно, достались ему. Вероятно,
п-преступник предвидел возможность… крайних мер и на всякий случай, носил
скальпель при себе — чтобы увести следствие по ложному пути. Скажите, мсье
Аоно, у вас выкрали скальпель?
Японец помедлил и неохотно кивнул.
— А не говорили вы об этом, потому что у
офицера императорской армии с-скальпеля быть никак не могло, верно?
— Секстант был мой! — объявил рыжий
баронет. — Я думал, что… Впрочем, неважно. А его, оказывается, украл тот
дикарь. Господа, если кому-нибудь проломят голову моим секстантом, учтите — я
тут не при чем.
Это был полный крах. Гош растерянно покосился
на Джексона.
— Очень жаль, комиссар, но ви должен
продолжать свое плавание, — сказал инспектор по-французски и сочувственно
скривил тонкие губы. — My apologies, Mr. Aono. If you just stretch your
hands… Thank you.
[22]
Жалобно звякнули наручники.
В наступившей тишине звонко раздался
испуганный голос Ренаты Клебер:
