Гош так разволновался, что сбился с мысли. Нет
уж, дудки, сказал он себе, я вам своего клиента не отдам. Сейчас закончу этот
балаган и прямиком к французскому консулу. Сам привезу убийцу во Францию. И
сразу представил: причал в Гавре, весь забитый народом, полицейские чины,
журналисты…
Однако надо было доводить дело до конца.
— Пусть инспектор Джексон расскажет о
результатах произведенного им обыска в каюте обвиняемого.
Гош жестом предложил Джексону высказаться.
Тот деловито и сухо задолдонил было
по-английски, но комиссар это дело прекратил:
— Следствие ведет французская
полиция, — строго сказал он, — и официальный язык дознания тоже
французский. Кроме того, мсье, здесь не все понимают по-вашему. А главное, я не
уверен, что английским владеет обвиняемый. Согласитесь, что он имеет право
знать о результатах ваших поисков.
Этот протест имел принципиальное значение: с
самого начала поставить англичан на место. Пусть знают, что в этом деле их
номер первый от конца.
Быть переводчиком вызвался Ренье. Он встал
рядом с инспектором и переводил фразу за фразой, но расцвечивал короткие,
рубленые предложения англичанина драматизмом интонации и выразительными
жестами.
— Согласно полученной инструкции, был
произведен обыск. В каюте номер 24. Имя пассажира — Гинтаро Аоно. Действовали в
соответствии с «Правилами проведения обыска в замкнутом помещении».
Прямоугольная комната площадью 200 квадратных футов. Разбили на 20
горизонтальных квадратов и 44 вертикальных. — Лейтенант переспросил и
пояснил. — Оказывается, стены тоже положено делить на квадраты — их
простукивают в поисках тайников. Хотя какие в пароходной каюте могут быть
тайники, непонятно… Поиск велся последовательно: сначала по вертикали, потом по
горизонтали. В стенах тайников обнаружено не было. — Тут Ренье
выразительно развел руками — мол, кто бы мог подумать. — При осмотре
горизонтальной плоскости к делу приобщены следующие предметы. Первое: записи
иероглифическим текстом. Они будут переведены и изучены. Второе: длинный
восточного вида кинжал с чрезвычайно острым лезвием. Третье: мешок с
одиннадцатью египетскими тыквами. Четвертое: под кроватью осколки разбитой
тыквы. И, наконец, пятое: саквояж с хирургическими инструментами. Гнездо для
большого скальпеля пустует.
Слушатели ахнули. Японец открыл глаза, коротко
взглянул на комиссара, но опять ничего не сказал.
Сейчас расколется, подумал Гош и ошибся. Не
поднимаясь со стула, азиат резко обернулся к стоявшему у него за спиной
инспектору и рубящим движением ударил снизу вверх по руке, державшей револьвер.
Пока оружие описывало живописную дугу в воздухе, шустрый японец уже оказался
возле двери. Рывком распахнул ее — и уперся грудью в два «кольта»: в коридоре
стояли полицейские. В следующий миг револьвер инспектора, завершив траекторию,
грохнулся о середину стола и оглушительно пальнул. Звон, визг, дым.
Гош быстро оценил ситуацию: арестант пятится
назад, к стулу; миссис Труффо в обмороке; других жертв не наблюдается; в часах
Биг-Бен чуть пониже циферблата дырка, стрелки не движутся. Часы звонят. Дамы
визжат. Но в целом ситуация под контролем.
Когда японец был водворен на место и для
верности закован в наручники, когда докторшу вернули к жизни и все снова
расселись, комиссар улыбнулся и сказал, немножко рисуясь хладнокровием.
— Только что, господа присяжные, вы
присутствовали при сцене чистосердечного признания, правда, сделанного в не
совсем обычной манере.
Он снова оговорился насчет присяжных, но
поправляться не стал. Репетиция так репетиция.
— Это была последняя из улик, такая
прямая, что прямее уж не бывает, — подытожил довольный Гош. — А вам,
Джексон, выговор. Я ведь предупреждал, что этот парень опасен.
Инспектор стоял багровый, как вареный рак.
Пусть знает свое место.
В общем, все складывалось отлично.
Японец сидел под тремя наставленными дулами,
прижав к груди скованные руки. Глаза он снова закрыл.
— Все, господин инспектор. Можете его
забирать. Пусть пока посидит в вашей каталажке. А потом, когда формальности
будут завершены, я заберу его с собой во Францию. Прощайте, дамы и господа.
Старина Гош сходит на берег, а вам всем счастливого пути.
— Боюсь, комиссар, что вы п-поплывете с
нами дальше, — будничным тоном произнес русский.
В первый момент Гошу показалось, что он
ослышался.
— А?
— Господин Аоно ни в чем не виноват, так
что следствие п-придется продолжить.
Вид у Гоша, должно быть, был преглупый: глаза
выучены, к щекам прилила кровь.
Не дожидаясь взрыва, русский с поистине
неподражаемым апломбом сказал:
— Господин капитан, на к-корабле
верховная власть — это вы. Комиссар только что разыграл перед нами имитацию
судебного разбирательства, причем взял на себя роль прокурора и исполнил ее
чрезвычайно убедительно. Однако в цивилизованном суде после обвинителя слово
предоставляют з-защитнику. Если позволите, я хотел бы взять эту миссию на себя.
— Чего там время терять? — удивился
капитан. — По-моему, все и так ясно. Господин полицейский все очень хорошо
объяснил.
— Ссадить на берег пассажира — д-дело
нешуточное. В конечном итоге вся ответственность ляжет на капитана. Подумайте,
какой урон вы нанесете репутации п-пароходства, если выяснится, что произошла
ошибка. А я уверяю вас, — Фандорин чуть повысил голос, — что комиссар
ошибается.
— Чушь! — воскликнул Гош. — Но
впрочем я не возражаю. Это даже любопытно. Говорите, мсье, я с удовольствием
послушаю.
В самом деле, репетиция так репетиция. Этот
мальчишка неглуп и, возможно, обнаружит в логике обвинения какие-нибудь
прорехи, которые нужно будет залатать. Если на процессе прокурор сядет в лужу,
комиссар Гош сумеет придти ему на помощь.
Фандорин закинул ногу на ногу, сцепил пальцы
на колене.
— Вы произнесли яркую и д-доказательную
речь. На первый взгляд аргументация кажется исчерпывающей. Ваша логическая
цепочка выглядит почти безупречно, хотя так называемые «косвенные
обстоятельства», разумеется, никуда не г-годятся. Да, господин Аоно был в
Париже 15 марта. Да, господина Аоно не было в салоне во время убийства
п-профессора. Сами по себе два эти факта еще ничего не значат, так что давайте
рассматривать их не будем.
— Ну давайте, — насмешливо
согласился Гош. — Перейдем сразу к уликам.
