После этих слов воцарилось мертвое молчание.
Логика Фандорина-сан казалась неопровержимой, и, я уверен, у многих мороз
пробежал по коже. Кроме одного человека.
Первым пришел в себя комиссар. Он сказал с
нервным смешком: «Ну и воображение у вас, мсье Фандорин. Но что касается
опасности, тут вы правы. Только вы-то, господа, можете не трястись. Опасность
угрожает одному старине Гошу, и он это отлично знает. Такая уж у меня
профессия. Но голыми руками меня не возьмешь!» И он обвел грозным взглядом
каждого из нас, словно вызывая на единоборство.
Смешной старый толстяк. Из всех присутствующих
он справился бы один на один разве что с беременной мадам Клебер. В моем мозгу
возникла соблазнительная картина: раскрасневшийся комиссар повалил юную ведьму
на пол и душит ее своими волосатыми пальцами-сосисками, а мадам Клебер
издыхает, выпучив глаза и высунув свой гнусный язык.
«Darling, I am scared!»
[10]
—
тоненьким голосом пропищала докторша, обращаясь к своему супругу. Он
успокаивающе погладил ее по плечу.
Интересный вопрос задал красноволосый и
уродливый М.-С.-сан (слишком длинная фамилия, чтобы писать ее полностью):
«Профессор, опишите платок поподробней. Ну, птица с дыркой вместо глаза, ну
треугольник. Есть ли в платке еще что-нибудь примечательное?»
Надо сказать, что этот странный господин
участвует в общей беседе почти так же редко, как я. А если и скажет что-то, то,
подобно автору этих строк, обязательно не к месту. Тем примечательней внезапная
уместность его вопроса.
Свитчайлд-сэнсэй: «Насколько я номню, кроме
дырки и уникальной формы ничего особенного в платке нет. Он размером с большой
веер, но при этом его можно легко спрятать в наперсток. В Брахмапуре такая
сверхтонкая ткань не редкость».
«Значит, ключ в глазе птицы и треугольной
форме», — с восхитительной уверенностью подытожил Фандорин-сан.
Воистину он был великолепен.
Чем больше я размышляю о его триумфе и вообще
всей этой истории, тем сильнее недостойное желание продемонстрировать им всем,
что и Гинтаро Аоно кое-чего стоит. Мне тоже есть чем их удивить. К примеру, я
мог бы рассказать комиссару Гошу нечто любопытное о вчерашнем инциденте с
чернокожим дикарем. Между прочим, мудрый Фандорин-сан признался, что в этом
вопросе ему еще не все ясно. Ему неясно, а «дикий японец» вдруг хлоп, и
отгадает загадку. Интересно может получиться, а?
Вчера, выбитый из колеи оскорблением, я на
время утратил трезвость мысли. Потом, успокоившись, стал сопоставлять,
прикидывать и в голове у меня выстроилась целая логическая схема, которую я и
намерен подкинуть полицейскому. Пусть уж дальше соображает сам. А скажу я
комиссару следующее.
Сначала напомню о грубости, которую мадам
Клебер произнесла в мой адрес. Это было крайне оскорбительное замечание, к тому
же сделанное публично. И сделано оно было именно в тот момент, когда я хотел
сказать о своих наблюдениях. Уже не намеревалась ли мадам Клебер заткнуть мне
рот? Разве не подозрительно, господин комиссар?
Идем дальше. Зачем она притворяется слабой,
хотя сама здорова, как борец сумо? Вы скажете, ерунда, мелочь. А я вам скажу на
это, господин сыщик, что человек, который постоянно прикидывается, непременно
что-то скрывает. Взять хотя бы меня.(Ха-ха. Этого, конечно, я говорить не
буду.)
Потом обращу внимание комиссара на то, что у
европейских женщин очень тонкая, белая кожа. Почему же мощные пальцы негра не
оставили на ней ни малейшего отпечатка? Не странно ли?
И, наконец, когда комиссар решит, что мне
нечего предъявить кроме досужих предположений мстительного азиатского ума, я
сообщу главное, от чего господин сыщик моментально встрепенется.
«Мсье Гош, — скажу я с вежливой
улыбкой, — я не обладаю вашим блестящим умом и не пытаюсь вмешиваться в
ход расследования (где уж мне, невежде?), но считаю своим долгом обратить ваше
внимание еще на одно обстоятельство. Вы сами говорите, что убийца с улицы
Гренель находится среди нас. Мсье Фандорин изложил убедительную версию того,
как были умерщвлены слуги лорда Литтлби. Прививка от холеры — это превосходная
уловка. Значит, убийца умеет обходиться со шприцем. А что если в особняк на рю
де Гренель пришел не мужчина-врач, а женщина, медицинская сестра? Она ведь
вызвала бы еще меньше опасений, чем мужчина, не правда ли? Вы со мной догласны?
Тогда советую вам как-нибудь ненароком взглянуть на руки мадам Клебер, когда
она сидит, задумчиво подперев свою змеиную головку, и широкий рукав сползает до
самого локтя. На внутреннем сгибе вы увидите едва заметные точечки, как увидел
их я. Это следы уколов, господин комиссар. Спросите доктора Труффо, делает ли
он мадам Клебер какие-нибудь инъекции, и почтенный медик ответит вам то же, что
он сказал сегодня мне: нет, не делает, ибо вообще является принципиальным
противником внутривенного введения лекарств. А дальше сложите два и два, о
мудрый Гош-сэнсэй, и вам будет над чем поломать свою седую голову». Вот как я
скажу комиссару, и он возьмет мадам Клебер в оборот.
Европейский рыцарь решил бы, что я поступаю
гнусно, и в этом проявилась бы его ограниченность. Именно поэтому рыцарей в
Европе больше нет, а самураи живы. Пусть государь император уравнял сословия и
запретил нам носить на поясе два меча, но это означает не отмену самурайского звания,
а, наоборот, возведение в самурайское сословие всей японской нации, чтобы мы не
чванились друг перед другом своей родословной. Мы все заодно, а против нас —
остальной мир. О, благородный европейский рыцарь (наверняка существовавший
только в романах)! Воюя с мужчинами, применяй мужское оружие, а воюя с
женщинами — женское. Вот самурайский кодекс чести, и в нем нет ничего гнусного,
потому что женщины умеют воевать не хуже мужчин. Что противоречит чести
мужчины-самурая, так это применять против женщин мужское оружие, а против
мужчин — женское. До этого я не опустился бы никогда.
Я еще колеблюсь, стоит ли предпринимать
задуманный маневр, но состояние духа не в пример лучше вчерашнего. Настолько,
что без труда сложилось недурное хайку:
Искрой ледяной
Вспыхнула луна
На стальном клинке.
Клариса Стамп
Кларисса со скучающим видом обернулась — не
смотрит ли кто, и лишь после этого осторожно выглянула из-за угла рубки.
Японец сидел на юте один, сложив ноги
калачиком. Голова запрокинута вверх, меж полузакрытых век жутковато
проглядывают белки глаз, лицо отрешенное, не по-человечески бесстрастное.
