Однако кто бы мог подумать, что возвращение на
родину, последний этап семилетних испытаний, окажется таким трудным? Во
Франции, по крайней мере, я мог принимать пищу в одиночестве, мог наслаждаться
прогулками, общением с природой. Здесь же, на пароходе, я чувствую себя рисовым
зернышком, по ошибке попавшим в миску с лапшой. Семь лет жизни среди
рыжеволосых варваров так и не приучили меня к некоторым их отвратительным
привычкам. Когда я вижу, как утонченная Клебер-сан режет ножом кровавый
бифштекс и потом облизывает розовым язычком покрасневшие губы, меня начинает
тошнить. А эти английские умывальники, в которых нужно затыкать слив пробкой и
мыть лицо в загрязненной воде! А кошмарная, выдуманная извращенным умом одежда!
В ней ощущаешь себя карпом, которого завернули в промасленную бумагу и
поджаривают на угольях. Больше всего я ненавижу крахмальные воротнички, от
которых на подбородке появляется красная сыпь, и кожаные туфли, настоящее орудие
пытки. На правах дикого азиата я позволяю себе разгуливать по палубе в легкой
юкате, а мои злосчастные соседи по столу парятся в своих одеяниях с утра до
вечера. Мои чуткие ноздри очень страдают от запаха европейского пота — острого,
масляно-мясного. Ужасна также привычка круглоглазых сморкаться в носовые
платки, класть их вместе с соплями обратно в карман, снова доставать и снова
сморкаться! Дома этому просто не поверят, решат, что я все выдумал. Хотя семь
лет — большой срок. Возможно, у нас тоже дамы уже носят эти смехотворные
турнюры на заду и ковыляют, спотыкаясь на высоких каблуках. Любопытно было бы
взглянуть на Кеко-сан в этаком наряде. Она ведь совсем большая — тринадцать
лет. Еще годик-другой, и нас поженят. А может быть, это произойдет и раньше.
Скорей бы уж домой.
Сегодня обретение душевной гармонии давалось
мне особенно трудно, потому что:
1) Я обнаружил, что из моего саквояжа
исчез лучший инструмент, способный легко рассечь самую толстую мышцу. Что
означает эта странная кража?
2) За обедом я вновь попал в унизительное
положение — гораздо хуже, чем с Карлом Смелым (см. запись от вчерашнего дня).
Фандорин-сан, который по-прежнему очень интересуется Японией, принялся
расспрашивать меня о Бусидр и самурайских традициях. Разговор зашел о моей семье,
о моих предках. Поскольку я представился офицером, русский стал задавать
вопросы о вооружении, мундирах, боевом уставе императорской армии. Это было
ужасно! Когда выяснилось, что я никогда не слышал о винтовке Бердана,
Фандорин-сан посмотрел на меня очень странно. Он наверняка подумал, что в
японской армии служат полные невежды. От стыда я совершенно забыл о вежливости
и выбежал из салона, чем, разумеется, еще больше усугубил конфуз.
Долго не мог успокоиться. Сначала поднялся на
шлюпочную палубу, где самый солнцепек и поэтому никого нет. Разделся до
набедренной повязки и полчаса совершенствовал технику удара маваси-гири. Когда
достиг должной кондиции и солнце стало казаться розовым, сел в позу дзад-зэн и
сорок минут пытался медитировать. Лишь после этого оделся и отправился на корму
сочинять танка.
Все эти упражнения помогли. Теперь я знаю, как
спасти лицо. За ужином скажу Фандорину-сан, что нам запрещено говорить с
иностранцами об императорской армии, а из салона я выбежал столь поспешно,
потому что у меня ужасный понос. Думаю, это прозвучит убедительно, и я не буду
выглядеть в глазах соседей невоспитанным дикарем.
Тот же день, вечер
Какая там гармония! Случилось нечто
катастрофическое. У меня постыдно дрожат руки, но нужно немедленно записать все
подробности. Это поможет сосредоточиться и принять верное решение. Пока только
факты, умозаключения потом.
Итак.
Ужин в салоне «Виндзор» начался как обычно, в
8 часов. Хотя днем я заказывал салат из свеклы (red beet), официант принес
полусырую говядину с кровью. Оказывается, он расслышал red beef. Я тыкал вилкой
в сочащуюся кровью плоть убитого животного и с тайной завистью смотрел на
первого помощника капитана, который ел аппетитнейшее овощное рагу с постной
курятиной.
Что было еще?
Да ничего особенного. Клебер-сан, как всегда,
жаловалась на мигрень, но ела с большим аппетитом. У нее замечательно цветущий
вид, вот классический пример легко переносимой беременности. Уверен: когда
придет срок, ребенок из нее выскочит, как пробка из шипучего французского вина.
Говорили о жаре, о завтрашнем прибытии в Аден,
о драгоценных камнях. Мы с Фандориным-сан сравнивали достоинства японской и
английской гимнастик. Я мог позволить себе быть снисходительным, так как
превосходство Востока над Западом в этой сфере очевидно. Все дело в том, что у
них физические упражнения — это sport, игра, а у нас — Путь к духовному
самоусовершенствованию. Именно к духовному, потому что физическое совершенство
не имеет значения и тащится следом само по себе, словно железнодорожный состав
за паровозом. Надо сказать, что русский очень интересуется спортом и даже
что-то слышал о боевых школах Японии и Китая. Сегодня утром я медитировал на
шлюпочной палубе раньше обычного и видел там Фандорина-сан. Мы только
обменялись поклонами, но в разговор не вступали, потому что каждый был занят
своим делом: я омывал душу светом нового дня, он же, одетый в гимнастическое
трико, приседал, отжимался поочередно на каждой руке и долго поднимал гири, по
виду очень тяжелые.
Общий интерес к гимнастике сделал нашу вечернюю
беседу непринужденной, я чувствовал себя раскованней, чем обычно. Рассказывал
русскому о дзюдзюцу. Он слушал с неослабным вниманием.
Примерно в половине девятого (я не заметил
точное время) Клебер-сан, уже допившая чай и съевшая два пирожных, пожаловалась
на головокружение. Я сказал, что это бывает с беременными при переедании. Мои
слова она почему-то восприняла с явной обидой, а я спохватился, что сболтнул
лишнее. Сколько раз зарекался не раскрывать рта. Учили ведь меня мудрые
воспитатели: когда оказался в чужой компании, сиди, слушай, приятно улыбайся и
время от времени кивай головой — прослывешь воспитанным человеком и уж во
всяком случае не скажешь ничего глупого. Хорош «офицер», сующийся с
медицинскими советами!
Ренье-сан тут же вскочил и вызвался проводить
даму до каюты. Этот человек вообще очень предупредителен, а к Клебер-сан
особенно. Он единственный, кому она еще не надоела своими беспрестанными
капризами. Блюдет честь мундира, молодец.
Когда они вышли, мужчины перебрались в кресла
и закурили. Корабельный врач-итальянец и его жена-англичанка отправились к
какому-то пациенту, а я пытался втолковать официанту, что в мой омлет к
завтраку не нужно класть ни бекон, ни ветчину. Могли бы уже привыкнуть, за
столько-то дней.
Прошло, наверное, минуты две, и вдруг мы
услышали пронзительный женский крик.
