Первое время деда пытались перебрякать несколько гитар, но им было нечего ловить. Даже пара кассетников, заряженных Челентано и брейком, заткнулась. Дедовская команда орала так, что в автобусе вибрировали стекла. Видимо, не только мне захотелось присоединиться к ним. Бугай, обревевший всю свою бабушку-старушку, вытер сопли, приободрился и заорал от души, на удивление точно угодив в мелодию:
Пусть знает враг, укрывшийся в засаде:
Мы начеку, мы за врагом следим!
Чужой земли мы не хотим ни пяди, Но и своей — вершка не отдадим!
Я тоже стал подпевать, хотя мамулька, кажется, пыталась сделать мне замечание. Пели все, это было что-то вроде общего душевного порыва. Под такой настрой впору было ходить в атаку или на таран…
Но мы просто вылезли у ворот небольшого московского стадиончика, где было
уже несколько десятков человек. Когда все призывники и провожающие вывалились из автобуса, он оказался почти пустым…
Дедовская компания и у ворот тоже не унималась. Пели и плясали, орали частушки, даже неприличные; гитары уже подстроились под гармошку, кто-то целовался, мамаши поплакивали, отцы посмеивались, народ все подваливал и подваливал, и гвалт стоял неимоверный.
Мамулька и пахан, тихие и какие-то затертые, молчали. Наверно, им хотелось сказать мне в напутствие что-то возвышенное, но обстановка не больно располагала. Я уже несколько раз ходил на проводы и примерно знал, что тут бывает. Правда, каждый раз бывало по-другому. Самые первые команды уходили торжественно, с оркестром, с митингом, на котором выступали ветераны, призывники, родители призывников и уже дембельнутые солдаты. Потом церемонии стали сокращаться и сокращаться, а на нашу долю их и вовсе не
хватило. Я краем уха услышал, как один из военкоматских офицеров сказалдругому:
— Ну, все. Сдадим эти обмылки — и абзац! До весны. Так что ничего удивительного. «Обмылкам» парад не нужен. Офицер построил нас в две шеренги, проверил по списку. Подкатили «Уралы». Приказали: «По местам!» И мы, толкаясь рюкзаками, кое-как втиснулись в кузов. Я оказался на предпоследней скамейке от заднего борта. Еще горели фонари, небо только чуть посветлело. Улица у ворот стадиона была перегорожена толпой, нам махали, но лица различить было трудно. Мамульку и пахана я так и не увидал. Только откуда-то издалека долетел со всхлипом мамулькин крик:
— Ва-а-ася-а! — и я наудачу помахал рукой в ту сторону. Кричать «мама» не стал — подумал, засмеют. Но рядом со мной хлюпал носом поддатый бугай и, дыша на меня перегаром, бормотал Горестно:
— Эх, бабуля-бабуля…
«Урал» зарычал и двинулся по мрачноватой предутренней Москве. Мелькали мигалки милицейских машин, светофоры, кое-где светились окна. На верхушках высоток краснели фонарики, чтоб какой-нибудь заблудившийся самолет не тюкнулся об их шпили… Ехали молча, только посапывали.
Потом мы еще полдня дожидались на большом сборном пункте, где нас посадили в кинозал какого-то клуба и показывали мультики. Наконец за нами приехали прапорщик и три сержанта. Им были нужны те три десятка человек, в число которых входил и я. Нас пересчитали, усадили в автобус и увезли на вокзал. На какой — не скажу. Военная тайна. В вагоне мне досталась вторая полка, я залез туда, подложил рюкзак под голову, укрылся пальто и заснул.
Проснулся ночью, вагон покачивался и постукивал колесами. Наша команда занимала весь вагон; из углов доносился храп вперемежку с болтовней… Особенно громко говорили прямо подо мной, на нижних полках. Там сидел один из сопровождающих нас сержантов и что-то заливал пятерым призывникам, которым, должно быть, не спалось.
— Армия — штука серьезная! — важно разглагольствовал сержант, как будто прослужил уже лет двадцать пять. — Не можешь — научим, не хочешь — заставим, не знаешь — соврешь…
— А куда нас везут, начальник? — спросил бугай, рыдавший по своей бабуле. Сейчас он уже не рыдал, а жевал котлеты, которых бабуля понапихала ему в рюкзак.
— На месте узнаете, — заявил сержант так, будто это была страшная тайна.
— А войска-то какие? — не отставал бугай.
— В петлицах понимаешь? — хмыкнул сержант. Бугай в петлицах не понимал. Да и вообще, такие петлицы, наверно, мало кто видывал. Они были черные, а в эмблеме были красная звездочка, крылышки, якорь и гаечный ключ с молотком.
— Подводная авиация, что ли? — поинтересовался малограмотный бугай.
— Десантно-саперные части? — предположил некий конопатый, очень похожий на Антошку из детского мультика, только уже капитально подстриженного.
— Салаги! — с довольной рожей произнес сержант. — Еще бы сказали: бронекопытные! Газеты хоть читаете?
То ли все читали, то ли все не читали — никто не отозвался. Я вспомнил, в газетах писали про то, что в Афганистане наши войска «охраняют важные объекты», что «казахстанский миллиард» перевезли военные шоферы, а БАМ строят, кроме комсомольцев-добровольцев, также воины стальных магистралей.
— Я знаю, — сказал из темноты какой-то тощий в очках, — это железнодорожные войска.
— Оценка «отлично», — поощрил сержант. — А у вас, остальных, видать, НВП была слабовато поставлена.
— Это мы не проходили… — произнес «Антошка» и вызвал хохот.
— Это нам не задавали! — лихо подхватил бугай, который тоже углядел в конопатом любимого героя. Все остальные, и в том числе сержант, вполголоса прогорланили эту песенку вместе с «дили-дили» и «трали-вали». Получился шум, пришел офицер, которого я в автобусе не видел, и, ни слова не говоря, поманил сержанта пальцем. Тот вышел с ним куда-то, а потом вернулся, но уже очень серьезный и надутый.
— Всем спать! — приказал он так резко, что сразу захотелось подчиниться. Правда, я уже выспался и выполнить приказ не мог. Кроме того, захотелось курить. Слезать, однако, было страшновато — сержант мог разораться. Но потом я подумал, что в туалет никому не запрещено ходить, даже в армии, и направился к тамбуру. Запалив «Яву», я с удовольствием затянулся, но в это время появился офицер.
— Почему не спите? — спросил он нестрого. — Я бы на вашем месте сейчас отсыпался вовсю. Послезавтра захотите побольше поспать, да не получится…
Он вытащил «Беломор» и тоже закурил. Я помалкивал.
— В Москве постоянно живете? — поинтересовался офицер.
— Постоянно, — ответил я, — а что?
— Везет, а мне вот только третий раз удалось побывать.
— У вас что, отпуска не бывает? — спросил я.
— Почему? Бывает. Только мне все больше в деревню к родителям ездить приходится. Летом сено косить надо, осенью — картошку копать… Я вот сегодня хотел в Мавзолей попасть. Третий раз в Москве — никак не попаду. А вы в Мавзолее были?
— Нет, не был, — сознался я.
— Всю жизнь прожили в Москве и ни разу не были? — Офицер был так удивлен, будто узнал, что я слепоглухонемой от рождения.
