— До утра подождем… Сейчас все равно ни черта не разглядишь. Даже если тут какой-нибудь островишко в двух шагах произрастает.
Ленка помолчала-помолчала, а потом выдала:
— У меня ведь там и паспорт, и деньги, и одежда остались… — И всхлипнула.
— Явишься в наше поселковое отделение милиции, — сказал я скучным голосом юрисконсульта, — напишешь заявление об утере. Выдадут новый паспорт, на имя Бариновой. А то это твое Шевалье какой-то швалью отдает.
— Так оно и есть, кстати, — шмыгнула носом кандидат филологических наук,
— «шваль» в русском языке появилось после войны 1812 года. Две версии происхождения слышала. Первая такая, что отступающие французы искали по деревням лошадей. Одни, чтобы драпать побыстрее, а другие, чтобы сожрать. Лошадь по-французски «шеваль», а наших всех мародеров стали называть «шваль». Вторая версия, что пленные французы говорили конвоировавшим их конным казакам: «Шевалье!»
— Это тебе, конечно, князь Куракин рассказал? — поддел я. — А по-моему, все это не так. В царской армии были полковые швальни, где солдатикам шили обмундирование. Туда, само собой, набирали тех, кто к строевой не годился. Вот их-то и называли «швалью».
— Балдежник вы, мистер Баринов, — проворчала Хрюшка. — И на кой черт я за вас замуж выходила? Была бы сейчас продавщицей в промтоварном магазине, как завещал товарищ Чебаков. Пила бы в меру, в меру воровала, в меру погуливала, и ничего такого…
— Чего?
— А вот этого. Прыжков с парашютом к акулам в пасть. Или прогулок на лодке курсом «хрен знает куда»… Может, у тебя крыша поехала, а?
— Может быть. Всякая «крыша» должна регулярно наезжать, а то уважать перестанут, — сказал я, сам удивляясь, как мы можем всякую околесицу нести в то время, когда о Боге нужно думать. Истинно, «мы — советские люди»…
Лодка, между прочим, куда-то дрейфовала. Не может предмет, плавающий в море, стоять на одном месте. Его всегда куда-то тащит, либо ветер, либо волна, либо течение. Так, в 1654 году шлюпка с негритенком Мануэлем, доньей Мерседес и горничной Роситой придрейфовала к острову, на котором сеньор Доминго Ибаньес, он же Косой, устроил себе дачный участок. Правда, надо думать, что «Торро д'Антильяс» со своими пустыми трюмами и хорошим ходом увез нас достаточно далеко от этих мест. Не скажешь, что этому стоит радоваться. Косой вряд ли был бы очень сердит на меня за то, что я вернулся, да еще и не один, а с такой ценной дамой, как Елена. Пожалуй, он даже поблагодарил бы меня и наверняка поместил в каком-нибудь более приличном месте, чем псарня. Кроме того, он не стал бы продавать нас Куракину или другим представителям «Принс Адорабль» в наказание за разбойное нападение. Да и вообще я думаю, что князю отныне надо будет держаться подальше от хайдийских берегов и от Карибского бассейна в целом. Кирпич на голову, гадюка в кровати, пол-литра метанола, подкрашенная ромом, наконец, просто пуля хорошего калибра — вот что его теперь ждет в этом районе земного шара. Впрочем, и в других местах тоже. Даже в Париже или Усть-Пиндюринске.
Правда, для того, чтобы туда добраться, ему еще нужно будет как-то разобраться с «джикеями». Хотя бы с теми, что сейчас орудуют на корабле. «Торро д'Антильяс» сейчас напоминал плавучую банку, наполненную ядовитыми пауками. Идеальным вариантом — для меня, конечно! — было бы общее утопление всего кагала, скажем, в результате какого-нибудь взрыва или торпедирования, но я понимал, что этим мечтам, скорее всего, сбыться не суждено. Кто-то должен был перестрелять своих противников раньше, чем они перестреляют его соратников. В лодке «джикеев», которая нам досталась, могло поместиться человек десять. Лодок было три, стало быть, на судно их высадилось десятка три. А на «Торро д'Антильяс» небось плыла сотня людей. Так что «джикеи» в принципе должны были кончиться раньше. Хотя, как стрелять, конечно… Кроме того, «джикеи» могли и не дождаться того момента, а пробиться к своим лодкам и удрать. Это было бы очень неприятно, потому что, удирая, они вполне могли в темноте наткнуться на нас. Если приближение «Торро д'Антильяс» мы вряд ли проморгаем, одно урчание его машин было слышно за пару миль, то лодки с моторами так легко не расслышишь.
Ленка вытащила из кармана своего халата плоскую коробочку и принялась ее ощупывать в темноте.
— Интересно, — пробормотала она, — как же они запихнули индикатор в такой объем?
— А что, наш, отечественный, в комнату не помещается? — полушутя спросил я.
— Ну, допустим, существует ли наш, российский, я просто не знаю. А французский в комнату помещается. И даже в атташе-кейс влезает. Но этот совсем миниатюрный… Дай Бог выбраться, разберусь.
— В добрый час, — поехидничал я. Однако задумался. У «джикеев» такая штука есть. У французов — хоть и размером с чемодан, но тоже имеется. Чудо-юдо в принципе запросто может сляпать не хуже, а Сарториус тем более. Так что, сколько ни бегай, найдут. Знать бы, как выключается эта микросхема… А то уж очень паршиво, когда собственный мозг на тебя стучит и постоянно докладывает всему цивилизованному миру, что, мол, есть такой Дмитрий Сергеевич Баринов и торчит, как шпала, посреди Атлантического океана. Прийдите и володейте, так сказать.
— Слушай, — спросил я у Премудрой Хавроньи, — а нельзя как-нибудь вырубить мою схемку? Ту, что в голове?
— Можно, — прохрюкало животное, — только вместе с тобой. Дать тебе по башке чем потяжелее, и нет проблем. Пока ты лежал в коме, схема молчала. Когда ты засыпал, тоже. Но как только энергетика мозга набирает определенный уровень, схема начинает работать. Сперва помаленьку, потом все мощнее.
— А какой это «определенный» уровень?
— Этого я не знаю. У тех схем, которые мы с Чудо-юдом поставили Зейнаб и Винь, совсем другие параметры. Мы их хорошо знаем. А вот у твоей и Танькиной, черт поймет. Это Сорокин делал. На основе кристаллов другого вещества. Я предлагала твоему папочке удалить ее у Татьяны, но он сказал, что это опасно. Теперь-то он, конечно, ни в жисть не согласится в ней ковыряться. Наследница! Любимая невестушка!
— Завязывай, — нежно попросил я. — А то выпросишь какую-нибудь пакость. Неужели даже здесь ревностью исходишь?
— Исхожу. Потому что ты вредный и гнусный Волчище. Бабник!
— Неправда. Просто я не могу отказать женщинам, которые очень долго выпрашивают. Зинулю я вообще бы пальцем не тронул, если бы не твои распоряжения. Марьяшку надо жалеть, она жертва геноцида. А Танечка — просто несчастный случай на производстве.
— Марселу, Соледад, Мэри, Синди, Мануэлу Морено ты, конечно, уже не помнишь…
— Если б ты в моей башке не копалась, то и не знала бы про них ничего. Мануэла — чудовище.
— Все они чудовища. А самое главное — ты. Потому что сын Чудо-юда. Чудик-юдик.
— Спасибо, что хоть по-немецки не назвала, «вундер-юде» каким-нибудь.
— Кто тебя знает? У вас там столько кровей намешано. То ли дело я — истинно р-русская.
