— Плыть можешь?
— Угу, — пробормотала она сквозь стук зубов и, сунув голову в окно, шарахнулась назад. — Там акулы!
Не знаю зачем, но я тоже глянул вниз. До воды было метра три, и никаких акул не наблюдалось. Поэтому, сцапав Хрюшку в охапку, я вместе с ней вывалился из окна, постаравшись сильнее оттолкнуться ногами. О воду мы долбанулись не очень крепко, одежки на нас было немного, и потому, отфыркавшись после падения, мы поплыли достаточно бодро.
Первое время я только и думал о том, чтобы отплыть подальше, — слышал ведь, что при кораблекрушениях затягивает в водоворот. Поэтому плыл и не оглядывался, только наличие Хавроньи проверял периодически. Но и она утопать не собиралась, пыхтела и плыла, как тюлениха.
Лишь отмахав метров с полсотни или даже больше, я позволил себе поднять голову из воды и оглядеться.
Изящный белый нос «Маркизы» с алой ватерлинией торчал из воды почти отвесно. Похоже, что в носовой части собрался воздух и держал ее на плаву. Примерно в сотне метров от торчащего носа, ближе к берегу, стояла «Дороти», на палубе которой было полно народа. Все шесть катеров — и те два, что привел Ромеро, и те четыре, что сторожили, но не устерегли «Маркизу», — малым ходом передвигались туда-сюда, собирая с воды людей и выгружая на «Дороти».
Мы поплыли к «Дороти» самостоятельно. Но катер к нам подошел гораздо раньше. Я еще издали разглядел бородача Ромеро.
— Где сеньора? — спросил он таким тоном, что я подумал, будто от нашего ответа зависит, будет он нас вытаскивать из воды или нет.
— Не видел… — пробормотал я, но Ромеро все-таки вытащил нас с Ленкой из воды и помог влезть на катер.
Нет, при всех своих пакостях жизнь — это кое-что. Во всяком случае, так кажется после того, как увернулся от этой курносенькой. Вполне можно было бы отдать концы, как мышь в ведре. Ленка, когда это до нее наконец дошло, вдруг начала идиотски хохотать и одновременно рыдать. Все это называется истерикой и вполне объяснимо с научной точки зрения.
Что касается меня, то первые три минуты я просто хватал побольше воздуху, будто астматик, и вертел головой, словно бы убеждался, что она при мне. Вывел меня из этого состояния все тот же Ромеро.
— Где сеньора? — спросил он. — Где сеньорита Рохас?
— Не помню, — пробормотал я, но уже более осмысленно. — Мы были вместе до взрыва, а потом не видел.
— Вы вылезли из каюты Амадо? — настырно настаивал Ромеро.
— Да, во-он из того окна. Оно еще над водой.
— Каррахо! — Ромеро сверкнул глазами так, будто я был уличен в диверсии против «Маркизы», и приказал парню, управлявшему катером: — Давай к носу!
— С ума сошел? — ошалело выпучился моторист. — Она сейчас булькнет, эта посудина, а у нас перегруз… Искупаться захотел?
— Жми, говорю! — Ромеро выдернул из кобуры «магнум», и моторист, выдавив под нос что-то относительно безобидное типа «кретин», рывком подогнал катер к торчащему из воды носу яхты.
Выставленное мной окно находилось теперь всего в полутора метрах от воды. Еще десять метров носа находилось над водой и торчало, как гигантский красно-белый поплавок. Однако откуда-то сверху раздавалось зловещее сипение: воздух, сжатый в форпике яхты, нашел какую-то дыру и постепенно стравливался. А это означало, что до окончательного утопления «Маркизы» оставалось совсем немного времени. Хорошо, если при этом она уйдет на дно, не завалившись набок и не раздавив при этом наш катеришко.
Но Ромеро, судя по всему, был настолько предан сеньоре Эухении, что готов был ради ее спасения утопить всех, кого только что вытащил из воды (таковых на катере было человек пять), и даже тех, кто еще не тонул (то есть десятерых вооруженных охранников, временно переквалифицировавшихся в спасателей).
Багром зацепились за раму выдавленного окна. Ромеро, не боясь порезаться, ухватился руками, подтянулся и влез туда, откуда я выпрыгнул минут пятнадцать-двадцать назад.
— Веревку! — потребовал он, и кто-то из мужиков кинул ему нейлоновый трос.
Ромеро торопливо обвязался тросом и, коротко бросив: «Страхуйте!», плюхнулся куда-то в затопленные недра каюты. Даже мне, несмотря на общее обалдение, было ясно, что искать там не фига. Если и был кто живой, то уже утоп. Бывают, конечно, случаи, когда утопленников откачивают через полчаса, но не так часто, как хотелось бы.
Сподвижники Ромеро ругали его самыми последними словами, существующими в диалекте жителей Мануэль-Костелло, а потому мне хорошо известными и родными. То и дело народ посматривал вверх, приглядываясь к тем колебаниям, которые совершал торчащий из воды нос «Маркизы», и явно прикидывая, успеем ли вывернуться, если яхту угораздит повалиться в нашу сторону. Тем не менее парень, страховавший Ромеро, опасаясь, что не хватит сил в случае чего удержать на веревочке стокилограммового шефа, закрепил конец троса за бортовой уток катера. Его товарищи как-то не обратили внимания на этот нюанс, а вот мне — может быть, ввиду обостренного чувства самосохранения — подобное действие показалось небезопасным. В случае если бы яхта решила пойти на дно, то утащила бы и нас собой, как рыба утаскивает поплавок.
Парень вытравил сначала метров десять троса, потом еще столько же. Тут я сообразил, что преданный начальник охраны решил нырнуть, дабы достать бездыханное тело своей хозяйки. Секунд тридцать он уже проторчал под водой, но при своем объеме грудной клетки мог, наверное, еще минуту, а то и полторы выдержать. В этом случае мы, сидя на катере, должны были услыхать его фырканье и плеск через выбитое окно.
Но черта с два! Прошло аж три минуты, а все было тихо.
— Он застрял! — обеспокоенно проговорил парень на страховке, взявшись выбирать трос. Веревка натянулась и больше назад не шла.
— Надо помочь… — пробормотал кто-то, явно ожидая, что найдется некий отважный осел, который полезет туда, где влип Ромеро.
— Помочь, помочь! — заорал моторист, еще раз тревожно поглядев на нос «Маркизы». — Она сейчас потонет! Отматывай веревку! Руби ее к чертям! Надо удирать, пока и нас не прихлопнуло…
Это был здравомыслящий парень, и у всех остальных на лице читалось единодушное одобрение его слов.
Однако есть на свете люди, которые, прекрасно понимая всю глупость, сумасбродство и бессмысленность своего поведения, все-таки поступают наперекор здравому смыслу. Такие люди называются «русскими». Это даже из истории известно. Когда большевики в семнадцатом году устроили революцию, то все считали дни, сколько они продержатся. Никто не верил, что у них может что-нибудь выйти из той утопии, которую они затеяли. Тем более что весь цивилизованный мир помогал не им, а их противникам. Весь мир ждал-ждал, когда же большевики рухнут, но они все не рушились. Продолжали ликвидировать классы, строить «беломорканалы», давать отпор империализму и воспитывать сто с лишком наций и народностей в советском духе. Даже в космос слетать сумели раньше других. И вот, когда все Мировое Сообщество уже вполне притерпелось и даже стало приглядываться: может, коммунизм не такая уж и ахинея? — те же самые русские большевики ни с того ни с сего взяли и сказали: «Знаете, братцы-капиталисты, кажись, вы правы были! Чего-то мы, на хрен, не то построили… Сейчас по-быстрому все, что 70 лет клепали, поломаем и начнем капитализм ладить!» Чего вышло — известно…
