— По-моему, пока надо помалкивать. — Этот отрезок фразы я услышал первым, но поначалу не обратил внимание на то, кто его произнес, ибо у матери и дочери голоса были очень похожи.
— Конечно, — согласилась Таня, и я понял, что помалкивать предлагала Бетти. — Эти ребята вряд ли оставят нас в живых, если догадаются раньше времени. Особенно младший Баринов. Очень опасный парень.
— Чем? — спросила Бетти, и мне тоже было интересно это узнать.
— Он классический «разумный трус». Ощущает опасность нюхом, очень ценит свою шкуру, никогда не лезет на рожон, если нет другого выхода. Если его прижали — тихонький и скромненький, но если чуть-чуть расслабиться — не пощадит. Малейший шанс ухватит. При этом у него нет никаких моральных сдерживающих. Это не рыцарь Круглого Стола. Его нельзя пристыдить, у него нет стыда. Знаешь, как он меня кулаком двинул? Пол-лица потом опухло…
«Ой-ой, какие мы нежные! — обиделся я про себя, слушая эту нелицеприятную характеристику. — А что мне, дожидаться было, пока ты вытащишь „дрель“ и начнешь во мне дырки сверлить? Или ждать, пока Толяновы собаки мне отгрызут кой-чего? Во, стерва-то!»
— Он убивает, не задумываясь, — произнесла Таня с явной ненавистью. — Если кто-то вызывает опасения, — а ему почти все люди кажутся потенциальными врагами, — и эти опасения чем-то подтверждаются, то ему плевать, кто перед ним.
«А ты-то, сучка, много задумываешься? — Я опять не раскрыл рта, но возражения прямо-таки рвались наружу. — Я, что ли, восемь трупов на лежке Джека оставил? А шестерых джамповцев в маковой соломке кто изжарил? А Разводному и Адлербергу в лобешник? А здешним коммандос в спины? Святая нашлась! А в Приднестровье ты сколько зарубок нарезала? Великомученица Татьяна!»
Эухения как-то незаметно вышла, должно быть, не желая меня смущать. Все пакостные речуги Кармелы она могла послушать позже, в записи.
— Странно, странно, — задумчиво сказала на экране Бетти, вертя в руках незажженную сигарету, — он не выглядит таким уж негодяем… Обычный парень, хотя, как мне кажется, немножко скучный.
— Нет, мамочка, скучать он не даст. Ты бы слышала его юмор! Сплошной цинизм и презрение к людям. Чудовище!
«Во ведьма! — Я аж весь кипел. — А ты, паскуда, когда одновременно и с Котом, и с Джеком — не цинично? На глазах у баб? Путанкам и то за тебя стыдно стало…»
— Я тебя очень прошу, Вик, — сказала Бетти, — не делай никаких опрометчивых поступков. И если он к тебе придет… Постарайся, чтобы все было без эксцессов.
— Конечно, конечно… — Ведьма потянулась к своей мамаше губками. — Я постараюсь, чтобы он ничего не заметил.
«Да, — подумалось мне, — ну, ты мне, папаня, и подсуропил! К эдакой змеюке не только в постель лечь, к ней ближе чем на пятьсот метров приближаться опасно, чтоб из „винтореза“ не достала. Жена, мать ее туда же!»
«Теща» расцеловалась с доченькой и пошла покурить на галерею, а Танька уселась причесываться. Смотреть на нее было не очень интересно. Наговорила гадостей про меня и довольна. А я уж думал, что после совместной пробежки по туннелям и перестрелок с «тиграми» у нас отношения потеплее стали…
Поскольку я начал смотреть их диалог не сначала, то решил разобраться в пульте управления всей этой системой слежения (суперзамочной скважиной, так сказать). Мне хотелось перемотать видеокассету в начало разговора, чтобы узнать хотя бы то, о чем эти гнусные бабы собирались помалкивать.
Но тут мое внимание привлек другой светившийся экран. Там до этого просматривалась Лусия, которая вопреки утверждениям Эухении вовсе не молилась, а просто читала книжку, сидя в кресле около настенного бра. Внимание мое привлекло, естественно, то обстоятельство, что Лусия встала с кресла, отложила книжку и начала расхаживать по комнате без какой-то определенной цели. Что-то сильно донимало научную мышку. Сперва я подумал, что у нее в голове родилась какая-то гениальная идея. Это впору было подумать после того, как она сняла очки и, почесывая правой дужкой левую щеку, задумчиво произнесла, как бы полемизируя со своими мыслями:
— Нет… Нет, нет и нет. Это совсем не то. Я не должна этого делать.
Лусия положила очки на стол, еще раз прошлась по комнате, провела рукой по лбу, зачем-то похлопала себя правой ладонью по кисти левой руки, потом левой по кисти правой, затем крепко сцепила пальцы, стукнула ими по столу и сказала:
— Я дура, дура, дура…
Теперь я подумал, что она ругает себя за то, что, несмотря на свою докторскую степень и обширные познания, не смогла расшифровать информацию, записанную в мозгу Сесара Мендеса, а какая-то московская Хавронья с мордой деревенской доярки смогла, и всего за сутки, если не меньше. Честолюбивая, выходит, сеньорита доктор!
Разобравшись в кнопках и переключателях, я перемотал пленку с записью беседы Бетти и Вик в обратном направлении.
Началось, оказывается, с того, что дамы по очереди отправились в душ. К делу это отношения не имело, но посмотреть я не отказался. Потом они уселись за стол, раскупорили ликер и начали беседу. Большая часть этой беседы имела самую отдаленную связь с теми проблемами, которые меня интересовали. Бетти, видимо, уже успела рассказать любимой дочери о том, как ей жилось под крылом у Дэрка и каким образом ее из-под этого крыла вытащили. Со своей стороны, Таня-Кармела-Вик тоже, должно быть, рассказала о своих приключениях еще во время коктейля. Поэтому примерно сорок пять минут они предавались ностальгическим воспоминаниям о каком-то Гордон-вилледж, где они обитали до этого. Меня в этой части разговора поражало только то, насколько неожиданно было видеть Кармелу в ипостаси нежно любящей дочери. И это при том, что Танечка-виртуальная обозвала Бетти Мэллори «матерью своей биологической основы». То ли Чудо-юдо, организовывавший для нас эти откровения, был не в курсе дела, то ли та самая ужасная Кармела, сидевшая в шкуре Вик, была очень хитрой стервой.
Во всяком случае, если бы я не имел сведений о том, чем наполнена телесная оболочка Вик, от виртуальной Тани, я наверняка подумал бы, что уж в этом-то семействе нет проблемы «отцов и детей», точнее — «матери и дочери». Правда, в этом диалоге я нашел несколько косвенных подтверждений, что Кармела О'Брайен, которая, по данным дурацких снов, должна была быть почти ровесницей своей нынешней матушки, возможно, действительно существует. В трех-четырех, а может, в одном-двух местах дочь выглядела слишком рассудочной, не по возрасту, так сказать. Но это замечал я, человек, уже специально настроенный на то, чтобы искать такие нюансы. А кто-либо иной, тем более Бетти Мэллори, наверняка ничего бы не заметил. Мамочка видела то тело, которое родила на свет двадцать с лишним лет назад и привыкла называть своей дочерью, наперечет зная все внешние данные и особые приметы, как-то ямочки, оспинки, шрамики, родинки и прочие детали. В совокупности с фигурой, формой и цветом глаз, волос, звуками голоса и его тембром все это составляло для Бетти понятие «дочь». Мне даже показалось, что для миссис Мэллори самое главное — видеть это тело живым и здоровым, говорящим и пьющим ликер, а не знать, какие мысли прячутся под оболочкой этого тела. Возможно, так оно и было. Есть такие родители, которые рассматривают произведенное ими потомство как некое движимое имущество, частную собственность, которую надо беречь, холить и вовремя реализовать на рынке, пока не утратила потребительной стоимости… (Слава А. Смиту и К. Марксу! Я их помню.) Именно об этом я подумал, когда разговор матери и дочери наконец стал приближаться к интересующей меня теме. Таня-Кармела-Вик припомнила, что у ее школьного друга Мэлвина Робертса был костюм из материала точно такой же расцветки, как у меня. Именно после этого мама заинтересовалась семейством Бариновых.
