Внезапно скорость потока увеличилась резко, даже можно сказать, стремительно. Уклон явно стал круче, и крутизна его все возрастала. Идти оказалось невозможным, нужно было плыть. Я даже пытался хвататься за потолок туннеля, но зацепиться было не за что.
— Ой! — пискнула Марсела. — Меня уносит! Уносило нас обоих, уклон достиг градусов тридцати, и поток мчался со скоростью быстрой горной реки. Никто не поручился бы, что дело не кончится каким-нибудь жижепадом… Нас действительно с разгона бросило вниз, с головой окунув в жижу, но все же мы вынырнули. Откуда-то сверху низвергались гнусные клокочущие струи, закручивая в потоке водовороты из жижи, но течение нас пронесло сквозь них за какие-то секунды. Теперь нас втянуло в явно искусственную бетонную трубу, на ощупь скользкую и обросшую какими-то наростами. Глубина опять стала такой, что ноги не доставали до дна, и мы с трудом держались на поверхности, изредка цепляясь друг за друга. Наши руки и ноги из последних сил работали, преодолевая тяжесть намокшей одежды, обуви, а кроме того, и моего вооружения, которое я почему-то не пытался бросить. Изредка ладони натыкались на всякую мерзость, плывшую вместе с нами: гнилую кожуру бананов, дохлых крыс, тряпки, экскременты, хлопья пены, щепки… Все эти предметы канализационного обихода, половина из которых в обычное время могла бы вызвать неукротимую рвоту, как ни странно, мало нас волновали. Мы к ним привыкли!
Бог что-то хотел для нас сделать. Неожиданно меня ткнуло в спину что-то твердое. Это был довольно толстый обрубок бревна, причем с большим запасом плавучести. Как его занесло сюда, меня не волновало. Главное, я смог в него вцепиться, и Марсела сделала то же самое. Мы поехали дальше с некоторым комфортом, уже не боясь выдохнуться и пойти ко дну.
Однако автомат, чиркнувший стволом по бетону трубы, навел меня на грустные мысли. Уровень жижи все ближе подходил к потолку. Следом за автоматом по бетону стала чиркать моя макушка. Это могло означать, что наше путешествие подходит к печальному концу. Но заставить дерьмовую реку течь вспять мы не могли.
Чтобы не скрести потолок макушкой, пришлось по самый подбородок окунуться в жижу и держать голову почти вровень с бревном. Но просвет между потолком и поверхностью дерьма сокращался катастрофически быстро. Наконец, его не стало совсем, и я, хватив последний глубокий глоток смеси аммиака, сероводорода и прочей дряни, которую при достаточной доле воображения можно было назвать воздухом, погрузился в отвратительную пучину. При этом я все-таки на всякий случай зажал нос, крепко стиснул зубы и закрыл глаза, хотя был на сто процентов уверен, что уже никогда их не открою…
Говорят, что некоторые ловкачи-ныряльщики умеют задерживать под водой дыхание на пять-шесть минут. Не знаю, насколько сумел это сделать я и насколько — Марсела. Мне лично казалось, что мое пребывание в толще дерьма длилось час, а то и больше. Во всяком случае, я держал в себе воздух до тех пор, пока не почувствовал, что у меня вот-вот лопнут легкие…
И — о чудо! Все-таки Господь Бог проявил великодушие к моей заблудшей душе и счел ее на данный момент не подлежащей призыву. Меня вынесло на поверхность, и я с наслаждением выдохнул ту гадость, которую уже не мог держать в груди, и жадно глотнул порцию свежего канализационного смрада. Более того! Нас вынесло к свету!
Тут я невольно вспомнил момент своего рождения. Тогда, как вы помните, я
не испытывал такой радости. Наверно, тогда я был умнее, поскольку понимал, что избавление от одних страданий есть прелюдия к последующим.
Итак, в конце туннеля появился свет. Вначале это была едва ощутимая, неяркая точка. Потом она вытянулась, расширилась, превратилась в маленький полукруг. Полукруг этот быстро рос: сначала до размера двухнедельной луны, потом — до пол-арбуза, затем — до полкруга швейцарского сыра. И вот свет Божьего дня ослепил, резанул по глазам, заставил зажмуриться! Наше бревно, выброшенное напором воды из трубы, оказалось в густой жиже пруда-отстойника. Вместе с бревном мы благополучно причалили к берегу и, окутанные полчищами мух, протащились несколько шагов через кусты. Вонь, вероятно, и здесь была весьма ощутимой, но что она была по сравнению с той, которой мы надышались в канализации! Мы жадно, полными легкими вдыхали воздух, который нормальный человек назвал бы миазмами…
Пробравшись через кусты, мы обнаружили, что они росли на плотине, отделяющей пруд, где отстаивалось самое крупногабаритное дерьмо, вроде бревна или нас с Марселой, от другого пруда почище. Конечно, он тоже порядком вонял, но для нас там вонь уже и вовсе не чувствовалась. За вторым прудом виднелись какие-то здания, по-видимому, там располагались сооружения для окончательной очистки воды.
— Что ты встал! — рявкнула Марсела нетерпеливо. — Идем туда!
— Больно уж ты быстрая! — ответил я, сразу вспомнив, что я нахожусь не на прогулке, а на войне и что с местными властями у меня весьма неопределенные отношения. Одновременно, глянув на Марселу и на себя, я понял, во что мы превратились. Строго говоря, человеческий облик мы потеряли. Любитель сенсаций, сфотографировав нас в этот момент, мог убедить весь мир, что общался с пришельцами из космоса. Солнце довольно быстро сушило нашу одежду, и она покрывалась не то чешуей, не то коростой из засохшего дерьма. Все открытые участки кожи приобрели омерзительный желто-зеленый цвет и тоже покрылись чешуей или коростой. Волосы, прекрасные антрацитовые волосы бывшей «вице-мисс» Хайди, превратились в странную мешанину из каких-то слипшихся змеевидных косм и запутавшейся в них дряни, а у меня на голове образовался такой «ирокез», что все панки мира сдохли бы от зависти.
Прежде чем куда-либо идти, я все-таки прочистил, насколько возможно, автомат и пистолет. Похоже, что их механизмы работали нормально и застрелить кого-нибудь было вполне возможно. Убедившись в этом, я двинулся вперед, но не к домикам очистных сооружений, а в сторону от них. Марсела, бормоча ругательства, поплелась за мной.
Очень скоро мы оказались у обрыва высотой примерно в двести футов. Обрыв был настолько крут, что без снаряжения или хотя бы хорошей веревки спускаться было бессмысленно. Внизу, под обрывом, торчали огромные камни, на которые время от времени накатывали океанские валы. Справа обрыв уходил к горизонту. Вспомнив карту, которую мы изучали во время подготовки, я определил, что мы находимся на западе острова, на так называемом Лесистом плато. Влево обрыв постепенно понижался и уступами переходил в мыс, который, насколько я помнил, назывался мысом Педро Жестокого. Это было очень кстати, потому что в моей памяти отчетливо сохранилось: от мыса в море на полторы мили выдается песчаная коса, а за ней — цепь необитаемых песчаных островков. Перебираясь с островка на островок, можно было бы добраться до вполне приличного курортного государства на острове Гран-Кальмаро, откуда можно даже улететь в Штаты.
Мухи здесь, на свежем морском ветерке, чуть приотстали, но Марсела ныла:
— Черт тебя подери, что ты все ходишь и смотришь? Меня уже всю искусали, я вся чешусь… От этой грязи у меня будет экзема… Там, в клоаке, мы могли подхватить и сифилис, и холеру…
