— Думаешь, у меня адрес есть? — хмыкнула Марсела.
Я присвистнул, наивность ее даже на секунду развеселила меня.
— Такое дело было однажды с моим дружком, который до того хорошо знал географию, что был убежден раз город называется Арканзас-Сити, то он наверняка должен находиться где-нибудь рядом с Литл-Роком в штате Арканзас. И он ни в коем случае не хотел верить, что в штате Канзас есть Арканзас-Сити. На этом я выиграл целый банан. Кстати, от этого Канзасского Арканзаса до Оклахома-Сити — миль сто на автомобиле, можно за час с небольшим доехать, если даже не сильно гнать. Попробуй прямо из Майами позвонить в справочную Оклахома-Сити. Но ведь ты по-английски ни черта не понимаешь и еще меньше сможешь спросить.
— Не беспокойся, — сказала с холодной гордостью креолочка, — обойдусь без твоей помощи.
— А я и не собираюсь тебе помогать, — проворчал я со злостью и отвернулся от Марселы.
Довольно долго летели молча. Внизу мерцал океан, изредка проплывали пронизанные светом облака, солнце уже шло к закату и било в иллюминатор. Марсела задернула шторку. Пассажиры правого борта, в отличие от нас — левобортников, продолжали любоваться океаном и облаками.
— Леди и джентльмены, — объявила стюардесса, на лице которой, как мне показалось, было что-то неестественное, искусственно-веселое, — мы благополучно миновали зону знаменитого Бермудского треугольника и заходим на посадку в аэропорт Майами. Прошу не курить и пристегнуть ремни.
Мы благополучно сели, ничего с нами не случилось. Однако, когда мы вошли в здание аэропорта, то стало ясно предыдущий самолет в Майами не прибыл
Часть четвертая. ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Двое в одной черепушке
Сердце у меня заколотилось так, будто собиралось выскочить из грудной клетки и начать самостоятельное существование. Не знаю, как бы это у него получилось. Кровь бросилась в лицо, застучала в висках, мне стало жарко и в глазах завертелись красные круги в зеленом обрамлении. Напоследок мелькнула мысль: все. Дик Браун кончился. Темнота обрушилась как-то сразу, но ненадолго.
Я опять увидел давнишнюю картинку: прыжок без парашюта. И опять была яркая, цветная, где все кончилось хорошо, а потом — серая, мутная, где меня отбросило от Суинга. Только теперь на блеклой картинке я увидел стремительно приближающуюся землю, и чем быстрее приближалась земля, тем ярче становилась блеклая картинка. Когда все слилось в какую-то муть, опять наступила чернота.
Вроде бы я все это уже переживал. Ощущения придуманное(tm), воображаемого мира, не было.
Тьма медленно рассеялась, я увидел голубоватый потолок с лампой и физиономию врача с марлевой стерильной маской на лице. Была тупая боль во всем теле, но она медленно угасала. Глаза смотрели с трудом, лишь кожа и волосы головы ощутили, как на них надевают какой-то обруч с проводками, потом опять все померкло, и я увидел себя совсем маленьким, наверно, двухлетним, идущим рядом с мамой и нашей огромной собакой Рэдди. Я очень боялся ее, хотя это была добрая и преданная ньюфаундлендиха, которой и в голову не пришло бы меня кусать. Но я ее все равно боялся. Она открывала пасть, оскаливала зубы, и мне становилось страшно. Это было первое впечатление детства, и одно из немногих воспоминаний, которые моя память донесла с той поры до наших дней.
Потом мне привиделась поездка к умирающему деду, мой первый оставшийся в памяти день рождения и торт с четырьмя свечами…
А дальше вдруг потекли в ускоренном темпе все события, что держались у меня в памяти. Я увидел школу, каких-то знакомых и незнакомых, но запомнившихся людей, вербовочный пункт, где я любовался дядей Сэмом и потешался над его призывом: «Я хочу тебя!» Дальше пошел Вьетнам, Ангола, Родезия, встреча со старым приятелем, посещение бюро по торговле недвижимостью, тренировочная база, тесты, безликие фигуры инструкторов и однокашников… Прыжок без парашюта…
Вот тут что-то оборвалось, мигнуло, как в кинотеатре, когда заканчивается один ролик и киномеханик забывает вовремя включить второй проекционный аппарат.
Я увидел длинный ряд металлических кроваток с веревочными сетками по бокам. Я стоял во весь рост, упираясь в эту сетку ногами и руками, держался за стальной никелированный прут, а в ближней соседней кроватке стоял другой ребенок и улыбался мне. Его голова была коротко-коротко острижена. Моя — откуда-то я это знал — тоже. Я прогыгыкал что-то и растянул рот до ушей, а затем я и тот, что стоял напротив меня, стали приплясывать и смеяться. Отчего — не знаю.
Откуда-то появилась женщина в белом халате, и крикнула, а потом больно шлепнула и меня, и того, кто был в кроватке напротив. За что? Я завизжал во всю глотку, а она, эта тетка в белом халате, еще раз шлепнула меня и крикнула:
— Заткнись! Заткнись, байстрюк!
С тех пор я запомнил, что, если говорят «заткнись», надо молчать и не плакать, иначе будет больно.
После этого опять мигнуло, и я увидел стол, на котором стояли многочисленные одинаковые тарелки, алюминиевые ложки, вилки и эмалированные металлические кружки.
— Сегодня мы отмечаем день рождения следующих наших воспитанников… — объявил женский голос. К говорившей я сидел спиной и не видел ее, но откуда-то знал: это Лидия Сергеевна, кто она? Почему я понимаю этот язык? А почему бы нет, ведь это же русский, мой родной…
— … Андрея Васина, Наташи Ивановой, Коли Короткова, Саши Половинке, — завершила свое объявление Лидия Сергеевна. И едва она произнесла «Коля Коротков», как я непроизвольно сказал себе: «Это же я!»
Тут все закрутилось и замешалось в какую-то странную фантастическую смесь. Мелькнула пещера, железные двери, винтовые лестницы, бетонные своды. Что это? Объект Х-45 на Сан-Фернандо или подземная железная дорога в Германии? Или, может, это на подступах к асиенде «Лопес-23»? Самолет, парашюты, оружие… Это перед высадкой на Хайди или в советской учебке? Почему мне одновременно близки числа 30 и 20? Сколько мне лет?
Яркие и мутные картинки без начала и конца мелькали в голове, сливаясь и переплетаясь. Женские лица, мрачные фигуры не то охранников Соледад, не то моих коллег, перестрелки в ночных джунглях — это Вьетнам, Хайди или Африка? А где я выловил таракана из котелка с кашей, в России или в Германии? Почему «Дороти» кажется похожей на речной трамвай, она в три раза больше? А разве я вообще был когда-либо на море? Неужели я летал на вертолете? Кто меня учил и когда? Я не должен, я не мог, я не убивал! Я — Коротков Николай Иванович!
Но я был Брауном. Его душа была у меня внутри, а мое собственное «я» было подавлено, упрятано куда-то внутрь, в темные чуланы памяти. Теперь все вдруг выскочило, развернулось, заставило потесниться пришельца. Но не изгнало его вовсе. Он остался. Две нитки свились в одну. Там, в начале, было два отдельных хвостика: один подлиннее — его, второй — покороче — мой. Эти нитки свились в тот день, когда немцы бундесы отдали меня штатнику и я попал на операционный стол. Они затолкали в меня его память, и она стала моей!
