— А ты вообще понимаешь, как тебе повезло, что ты родилась в век всеобщей демократии? — огрызнулся Эд. — Во времена Третьего рейха с такой сумасшедшей, как ты, не стали бы долго возиться.
Он с улыбкой наблюдал, как Мария, явно ошарашенная таким выпадом, побледнела, а черты лица ее искривились. Потом он поднял правую руку в нацистском приветствии, злобно ухмыльнулся и во весь голос прокричал: «Зиг хайль!»
Три-четыре секунды вообще ничего не происходило. Мария просто стояла и смотрела на Эда с разинутым ртом и невероятно широко раскрытыми глазами. Потом у нее как будто перегорел какой-то важный предохранитель. С жутким пронзительным криком она ринулась мимо меня на Эда, готовая в одно мгновение разорвать его на куски голыми руками, но мы с Юдифью среагировали достаточно быстро и схватили ее еще до того, как она достала Эда. Мы с силой вытолкали ее по направлению выхода, в вестибюль.
— Ты прав! — по дороге вопила она Эду через плечо, пока мы с Юдифью, трепыхающейся как сумасшедшая, выпихивали ее из кухни. — Да, это действительно демократия! Никакая другая система не была бы так лояльна по отношению к определенному сорту свиней!
Мы выпустили ее руки только тогда, когда Элен захлопнула за нами двери главного здания и ради перестраховки встала перед ними, скрестив на груди руки, как привратник. Но Мария больше не делала попыток кинуться обратно в здание, чтобы изрезать Эда овощным ножом, который ей выдала Юдифь, на тонкие полоски, а наоборот, поспешила вперед к учительскому общежитию. Она прекратила орать как умалишенная, но не полностью еще лишилась дара речи, как я убедился, когда мы бежали за ней по темному двору. Она еще бормотала про себя всякий вздор, когда мы поднимались по деревянной лестнице на второй этаж учительского дома, и замолчала только тогда, когда мы дошли до кабинета директора. Я всерьез опасался, что наша серая мышка окончательно и бесповоротно сошла с ума. Я даже обрадовался этому обстоятельству: оно предоставляло нам великолепный повод поступить с ней ровно так, как она только что советовала нам поступить с Эдом, а именно: привязать ее в каком-нибудь удобном кресле и оставить в какой-нибудь отдельной комнате и закрыть дверь до приезда полиции или пожарной команды, когда этот кошмар, наконец, закончится.
Элен прошла вперед к двери, открыла ее (я не мог вспомнить, закрыл ли я ее за собой, когда уходил) и направила луч карманного фонарика, который она принесла с кухни, в кабинет, пошарила там этим лучом некоторое время, прежде чем сама отважилась переступить порог и войти, а также пропустить нас.
— Скромновато для кабинета директора, — скептически заметила Юдифь.
Я не мог вспомнить, говорил ли я, что тоже принял эту комнату за кабинет директора.
— А почему тебе пришло в голову, что это именно кабинет директора?
— Ну это ты сказал, — ответила Юдифь, но ее голос звучал не так уверенно, как мне бы хотелось.
Несколько секунд я смотрел на нее, наклонив голову набок. Этот дом, лестница, это небольшое помещение — все это казалось мне невероятно знакомым, гораздо более близким, чем должно было бы быть, если бы я был здесь всего один-единственный раз. Я помню это чувство, близкое к совершенно полному знанию, которое было у меня и тогда, когда я переступил порог этой комнаты в первый раз, и то, что я даже совершенно не сомневался, что это когда-то было именно комнатой директора, личным кабинетом Клауса Зэнгера.
Может быть, и у Юдифи то же самое? Или я уже до такой степени не в себе, что я не могу уже вспомнить своих собственных слов?
— Да, собственно говоря, это ничем не лучше, чем наши комнаты, — заметила Элен, пожимая плечами. — Но после всего, что мы слышали, это не удивительно, ведь наш великий благодетель Клаус Зэнгер был неисправимым идеалистом.
Я почувствовал себя не в своей тарелке, когда я, как настоящий джентльмен, пропустив впереди себя трех женщин, вошел в комнату. Элен направила луч своего фонаря над массивным письменным столом, и тут случилось нечто странное: несмотря на то что я прекрасно осознавал, что этого быть не может, я совершенно отчетливо увидел Клауса Зэнгера, сидящего за своим письменным столом, который низко наклонился и внимательно изучает какие-то документы, которые, как и его лицо, были слабо освещены таинственным, тусклым светом настольной лампы с зеленым абажуром.
— Прекрасно, — сказала Элен, и звук ее голоса разрушил видение, и я был благодарен ей за это.
Что же случилось со мной? Я видел этого пожилого мужчину с редкими седыми волосами только на одной фотографии, и никогда не видел его в реальности. И даже если бы я лично был знаком с Клаусом Зэнгером, достоверность, полнота моего видения меня напугали бы. Собственно говоря, раньше я не был фантазером.
— Я не так быстро обнаружила этот потайной ящик, как ты, — говорила Элен, казалось, не понимая всего безумия своих слов, хотя она уже давно обнаружила спрятанный в отделке выключатель и стояла во время нашего разговора уже над пустым потайным ящиком на задней стороне письменного стола, чтобы убедиться в том, что в нем не было ничего, кроме тех фотографий, которые я принес. — Он действительно очень хорошо замаскирован.
Боковым зрением я видел, как Юдифь несколько секунд терла виски, прежде чем подойти к письменному столу и встать рядом с Элен. Она протянула ей свой нож для того, чтобы вскрыть массивные выдвижные ящики. Может быть, у Юдифи тоже начались головные боли? Что же это случилось? Что же происходит здесь со всеми нами?
Я снова почувствовал дурноту и тошноту, хотя моя мигрень еще далеко не достигла того уровня, который свалил меня с ног в этом кабинете в прошлый раз. Я прислонился к косяку двери и наблюдал, как Элен вскрывала один выдвижной ящик за другим, не находя, однако, ни в одном из них того, что могло бы удовлетворить ее порыв первооткрывателя.
— Классные журналы, — разочарованно констатировала она и протянула Марии стопку голубых бумажных папок, которая не в пример ей отнеслась к этим тетрадям очень внимательно, она положила их на столешницу и начала внимательно перелистывать одну за другой. — По-видимому, здесь полный ассортимент от 1950 до 1985. Наш великий благодетель весьма щепетильно относился не только к цвету волос воспитанников своего интерната. Насколько я знаю, такой хлам не хранят больше десяти лет.
Она перешла к последнему выдвижному ящику в центре письменного стола красного дерева, сунула лезвие кухонного ножа в щель между ящиком и столешницей и сломала и этот замок с такой легкостью, что я на какой-то момент засомневался, что операции, которые она проводила в своей жизни, ограничивались манипуляциями с человеческим организмом. Может быть, однажды было время, когда она с не меньшим успехом делала карьеру жены гангстера. И, тем не менее, провозившись не более трех секунд, как и с остальными ящиками справа и слева, она открыла замок с металлическим лязгом, массивный центральный ящик, который был шире всех прежде открытых ящиков, открылся, и Юдифь посветила в него своим фонарем.
На этот раз Элен многозначительно и обрадованно присвистнула, роясь в старом выдвижном ящике, доставая оттуда целую кучу разных предметов и раскладывая их на темной поверхности стола. Наконец и во мне пробудилось любопытство, смешанное с целым роем мыслей и чувств, которые я приобрел в этом таинственном антикварном магазинчике, и я подошел поближе к столу, чтобы рассмотреть находки Элен.
