Ни Мадлен, ни дети не сказали в ответ ни слова. Ждали они этого решения или не понимали его истинного значения? Филипп допил кофе, поставил чашку на каминную полку и продолжил:
— Вот почему я полагаю, что нам не стоит оставаться всем вместе под одной крышей. У каждого поколения собственное восприятие жизни, свои привычки…
Именно эти слова сказала ему совсем недавно Кароль, когда они обсуждали по телефону условия ее возвращения. Филипп сделал паузу, закурил и сказал, выдохнув дым:
— Разумеется, будет правильнее и приятнее для всех, если вы, молодые, оставите нас и поселитесь на рю Сен-Дидье, в твоей квартире, Франсуаза. При таком варианте тебе не придется сдавать ее в аренду. Я буду платить за коммунальные услуги и назначу каждому из вас небольшое ежемесячное пособие…
Филипп видел, как бледнеет и вытягивается лицо Франсуазы, как жестко смотрит на него Даниэль. Мадлен казалась оглушенной от изумления. Даниэла подошла к мужу, как будто хотела спросить у него совета. Наступило долгое молчание.
— Это все, что ты хотел сказать нам, папа? — бесцветным голосом произнес Даниэль.
— Да, — ответил Филипп.
Даниэль пошел к двери.
— Куда ты? — спросил Филипп.
— В свою комнату! У меня дела. Ты со мной, Дани?
И они вышли — Даниэль, а за ним Дани, перепуганная, с опущенными глазами.
— Когда мы должны освободить квартиру для Кароль? — спросила Франсуаза.
Дочь в этот момент показалась Филиппу категоричной, чем напомнила свою мать в моменты их споров. Но он был слишком счастлив звонком Кароль, чтобы позволить кому-то разрушить его радость.
— Твой вопрос не особенно деликатен, Франсуаза, — сдержанно ответил он. — Кароль вовсе не собирается переезжать сюда завтра. Мы с ней просто хотим составить планы на будущее. Кстати, она будет совершенно счастлива принимать вас в этом доме, когда вернется, через месяц или два. Организуйте свой переезд не торопясь. Ты не находишь, что это удачное решение?
— Конечно, папа. Другого просто не существует! — Глаза Франсуазы горели холодным огнем. — Единственный пункт, в котором я с тобой не согласна, — продолжила она, — касается даты нашего отъезда. По-моему, чем раньше это произойдет, тем будет лучше для всех. Не беспокойся, мы недолго будем тебе надоедать!
Высказавшись, Франсуаза развернулась на каблуках и исчезла. Ее резкая тирада прозвучала, как пощечина. Филипп воскликнул:
— Да что это с ней? Она просто рехнулась!
— Нет, Филипп, — покачала головой Мадлен. — Ты только что причинил своим детям неимоверную боль!
— Невероятно! Какой эгоизм! Я лезу из кожи вон, чтобы обеспечить им достойное будущее, а они ни во что меня не ставят!
— Жизнь — не одно только комфортное существование. В дни ужасного горя они обрели то, что не имеет цены, — дом, семью…
— Да, но в этой семье кое-кого не хватало — Кароль!
— Ее не хватало тебе, Филипп, — но не им!
— Отчего же? Кароль их любит, можно сказать, что она их воспитала…
— К превеликому несчастью, Кароль занималась не только воспитанием!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Твои дети знают все.
Филипп смотрел на сестру с недоверием, постепенно перераставшим в ярость.
— Все? Я не понимаю!
— Напротив, Филипп. Очень хорошо понимаешь! Детям все известно, и у них, в отличие от тебя, нет причин прощать Кароль…
Филипп сжал зубы. Гнев овладел им так стремительно, что он с трудом сдерживал дрожь.
— Вот и прекрасно! — проорал он. — Пусть убираются ко всем чертям! Скатертью дорога! И побыстрее! Никто не смеет судить меня в собственном доме!
Он вышел из квартиры, хлопнув дверью, оставив потрясенную Мадлен в одиночестве.
Он долго шел по улице безо всякой цели, пытаясь приглушить бешеное биение сердца, успокоить беспорядочно метавшиеся в голове мысли. И в конце концов решил отправиться в контору. На улице Франциска I он зашел в цветочный магазин и заказал двадцать пять красных роз для мадам Эглетьер, поручив доставить их в гостиницу «Vier Yahreszeiten» в Мюнхене.
XXV
— Ты неважно себя чувствуешь? — спросил Филипп, садясь возле кровати.
— Я просто немного устала! — ответила Кароль. — Думаю, что сегодня не буду ужинать. Аньес подаст мне чай. Но ты…
— Я тоже выпью чаю, — перебил жену Филипп. — Значит, в театр мы не пойдем?
Она послала ему один из своих знаменитых отточено ласковых взглядов, вздохнула:
— Трудно со мной, да?
Уходя с работы, Филипп взял с собой билеты и вернулся домой раньше обычного, чтобы переодеться. И все-таки отказ Кароль вызвал у него чувство неожиданного облегчения.
— Нет-нет, — пробурчал он. — Все хорошо. Я тоже не слишком расположен идти.
Вошедшая Аньес поставила на колени Кароль поднос с чаем.
— Поставьте чашку и для меня, — приказал Филипп.
— Месье не будет ужинать?
— Нет, Аньес.
— Стоило стараться, готовить для вас! — проворчала Аньес.
Она молча вышла, пылая праведным гневом и осуждением. Аньес дулась с момента возвращения в дом Кароль. Через несколько минут она вернулась со второй чашкой. Когда за ней закрылась дверь, Кароль прошептала:
— Несчастная становится невыносимой! В ближайшие дни я ее рассчитаю.
Филипп почувствовал смутную досаду, но не возразил жене. Кароль взяла дом в свои руки, и это было совершенно естественно. Он смотрел, как жена пьет чай, намазывает сухарик маслом… Насколько отточены и изящны ее движения! Белая ночная кофточка с розовыми лентами, прозрачная ночная рубашка, губы, едва тронутые помадой… Этот образ в точности соответствовал тому воображаемому, созданному им в фантазиях, когда он страстно желал воссоединиться с женой, но теперь, когда Кароль вернулась, он чувствовал в ее присутствии разве что легкое волнение. Они ни разу не говорили о Жан-Марке. Филипп испытывал неловкость при одной только мысли о том, чтобы вспоминать вместе с Кароль погибшего сына. Но она — из осторожности или заботясь о благопристойности — избегала любых разговоров, которые могли бы ранить их обоих. Это установившееся, по негласному уговору, умолчание отягощало их отношения. Но они не обсуждали и дела Даниэля и Франсуазы. Кароль полагала, что рано или поздно дети осознают свою ошибку и покаются. Родители ни в коем случае, ни под каким видом, говорила она, не должны первыми делать шаги к примирению — чтобы не потерять лицо. Она была, конечно, права! Но Филипп страдал из-за этого раздора с детьми. Прожив большую часть жизнь в сутолоке большой семьи, теперь он оказался один на один с женой на необитаемом острове. Словно жертва кораблекрушения с карманами, набитыми золотом. Пустота и тишина, царившие вокруг, делали его богатство бессмысленным. Обремененный тем, чего так страстно желал, Филипп уже едва ли не сожалел о том времени, когда жил надеждой и ожиданием.
