— Я заеду за тобой в час, — сухо предложил Филипп.
И вышел, не глядя на Кароль, с раздражением понимая, что упустил инициативу, даже не начав действовать.
В конторе его дурное настроение только усилилось. Первым это почувствовал на себе Блондо. Он застрял в разработке дела «Трубай — Пирене», а Филипп, прекрасно зная, что случай сложный, начал упрекать сотрудника в том, что тот не сумел найти решение, которое устроило бы обе стороны. Молодой адвокат подал ему свои записи, и Филипп взбесился:
— Я сыт по горло вашими бумажонками, коллега! Это пустая трата времени! Размазывание дела по тарелке! Вы здесь не для того, чтобы заниматься правом в чистом виде, вам следует помогать людям — живым людям из плоти и крови, эгоистичным, глупым, тщеславным, которые платят нам деньги, — жить разумно. Компромисс! Предложите моему вниманию разумный компромисс! Или передайте дело Виссо. У него нет дипломов, но он знает человеческую природу!
Произнося все это, Филипп смотрел на маленькое сухое личико Блондо, который стоически переносил «порку». Как же приятно — нехорошее чувство! — было сечь этого юнца в белоснежной рубашке! Отчитывая Блондо, Филипп словно ставил на место всех самодовольно-заносчивых молодых соперников. Когда бледный от обиды Блондо ушел, унося под мышкой свою папку, Филипп принялся считать минуты, оставшиеся до встречи с Кароль.
Без десяти час он уже стоял в гостиной, раздираемый тревожным ожиданием. Появилась Кароль — она снова выглядела так, будто приносила свое очарование ожидавшему ее мужчине.
— Ну, — произнесла она, — куда же мы отправимся?
Филипп предложил «Порфир» — новый ресторан неподалеку, на рю Мазарин, в котором несколько раз весьма удачно проводил деловые встречи. Они отправились пешком.
Зал в «Порфире» был маленьким и темным, в глубине располагался большой, подсвеченный снизу садок, в котором плавала форель. Серые рыбы, тупые и жадные, яростно теснились, били хвостами у трубки, подающей воздух. Хозяйка усадила пару за столиком, укрытым за колонной, облепленной ракушками, и подала меню.
— Боже, как я голодна! — радостно воскликнула Кароль.
Она долго со вкусом выбирала блюда и наконец остановилась на полудюжине плоских устриц и зубатке под фенхелем.
— Для меня — то же самое, — сказал Филипп.
Он и думать не мог о еде, и его удивило, что жену совершенно не занимает предстоящий тяжелый разговор. Хозяйка появилась снова, показывая им блюдо, где на водорослях лежали несколько рыбин в серебристой чешуе с белыми брюшками и раскрытыми ртами. Они выбрали одну среднего размера, и официант тут же подал им устриц.
— Они выглядят великолепно! — сказала Кароль.
Официант разлил по бокалам заказанный Филиппом «Сансер» и бесшумно удалился.
— Итак, — начала Кароль, — что же такого важного ты хотел мне сообщить?
— Я — ничего! — ответил он. — А вот у тебя, судя по всему, кое-что изменилось в жизни, раз ты даже перестала ночевать дома!
— Ты прав, — кивнула она, — многое сейчас меняется.
Она подцепила со льда устрицу, выжала на нее лимон, проглотила. Филипп рассеянно последовал ее примеру.
— Это связано с Ксавье Болье? — спросил Филипп.
— Нет, Ксавье — не более чем светский приятель.
— Значит, есть кто-то другой?
— Да, Филипп.
— Так скоро? — спросил Филипп с саркастической улыбкой.
— Ты не способен этого понять, — вздохнула в ответ Кароль. — Ты оцениваешь время с позиции мужской логики. А ведь порой две недели могут оказаться важнее года жизни. Я встретила удивительного человека, Филипп!
Филипп почувствовал, что задыхается, и сделал глоток вина. Кароль съела еще пару устриц.
— Ты влюблена? — Филипп пытался говорить спокойно-равнодушным тоном.
— Да.
Их разделило молчание. Кароль съела сухарик и продолжила, медленно и веско роняя слова:
— Между нами возникло какое-то очень сильное… сильное и настоящее чувство!
Она подняла на Филиппа прозрачно-честный взгляд. Лицо его исказилось, он оттолкнул тарелку.
— Возможно, я жестока, Филипп, — бросила Кароль. — Но я глубоко уважаю тебя, я так к тебе привязана, что просто не могу и не хочу ничего скрывать!
— Уважение? Привязанность? Да ты просто издеваешься надо мной!
— Да нет же! Когда я думаю о нашем прошлом, меня волнуют и трогают объединявшие нас чудесные воспоминания!
— Например, Жан-Марк! — воскликнул Филипп.
Кароль грустно покачала головой.
— Ах, Филипп! Почему ты упорствуешь и портишь все горькими словами? Мы оба знаем, в чем виноваты друг перед другом. Но ведь у нас было и другое. Ты не мог все забыть, Филипп.
На блюде оставалось четыре устрицы. Наконец официант решился их унести.
— Нет… — Спазм перехватил горло Филиппа. — Не забыл… Иначе меня бы здесь не было.
В его душе разрасталась ужасная печаль, он чувствовал, как горечь разливается по жилам с каждым ударом сердца. Рука Кароль легла поверх его ладони.
— Ничто не сможет разрушить нашу дружбу, правда, Филипп?
Готовый взорваться, Филипп замер и убрал свою руку. Интуиция, мощная, как инстинкт самосохранения, подсказывала, что в это самое мгновение он должен перейти в наступление, иначе она окончательно вышибет его из седла.
— Две недели назад, когда мы провели вместе ночь, это тоже была дружба? — спросил он.
Метрдотель продемонстрировал им зубатку, уложенную на решетке гриля, поджег веточки фенхеля. Вверх взметнулось и затрепетало светлое пламя. Люди за соседними столиками обернулись взглянуть на этот гастрономический пожар.
— Ты просто глуп! — возмутилась Кароль. — Две недели назад я была растеряна, любила тебя, любила его, не понимала, на каком я свете…
— Теперь — знаешь?
— Да, теперь… Теперь я знаю, что мы с ним не можем жить друг без друга.
Пламя погасло. Метрдотель ловко разрезал рыбу. Официант поставил перед Кароль и Филиппом тарелки с бледно-кремовым филе, щедро сдобренным травами Прованса. Оживленная хозяйка явилась за комплиментами, но, заметив, что клиентов больше волнуют собственные чувства, чем ее кулинарные изыски, ретировалась, уведя с собой персонал. Кароль попробовала рыбу, пригубила вина.
— Вот что я хотела тебе сказать, Филипп.
— И ты полагаешь, что я соглашусь на подобное существование? — проговорил Филипп сдавленно.
— А кто просит тебя соглашаться?
— Но… но ты сама, Кароль…
— Ты не понял, Филипп! Мы с Рихардом Раухом решили пожениться.
Контраст между мягкостью тона и жесткостью заявления был так ужасен, что Филиппу на мгновение показалось, будто он ослышался. Под воздействием потрясения ему на мгновение показалось, что голова его совершенно пуста. Он посмотрел на Кароль. Она улыбалась. Его охватил всепоглощающий ужас.
