— А что ты себе воображаешь, дружок?! — не выдержала Франсуаза. — С твоим-то образованием… у тебя нет даже свидетельства о профессиональной подготовке, ты не говоришь ни на одном иностранном языке. На что ты вообще рассчитываешь?
— Да ладно, Франсуаза, знаю я твои подходцы: сейчас начнешь рассказывать про хороших учеников и тех, кто не боится остаться на второй год. Но если стартовать с самого низа, то можно и увязнуть. Разве не так?
— Так, — отозвался Александр. — Но у Брекошона другое дело. Пройти у него практику, это все равно что напасть на золотую жилу. Во всяком случае, ты не можешь и дальше бить баклуши!
— Конечно, нет! — воскликнул Николя. — Я не хочу бездельничать. Поверь мне, все изменится. Ты увидишь…
У него на лице отразилось такое рвение, что волна радости охватила Франсуазу. Она мысленно присоединилась к его стремлению бороться и победить.
— А ты уверен, что Брекошон во второй половине дня будет на месте? — спросил Николя.
— Да, между тремя и пятью, — подтвердил Александр.
— Ну, хорошо, я схожу.
Его энтузиазм таял на глазах.
— Я могу остаться в этом? — спросил Николя, двумя пальцами оттягивая на груди тенниску.
— Почему бы и нет.
— Может, твой библиофил придерживается строгих правил в вопросах одежды.
— Надень лучше сорочку, — посоветовала Франсуаза.
— А она чистая?
— Я вчера ее постирала.
— Да пусть идет в тенниске, — воскликнул Александр. — Какая разница!
Николя встал из-за стола, придирчиво оглядел себя в висящем на стене зеркале и важно заметил:
— Пожалуй, пойду в тенниске.
Франсуаза принесла кофе. Мужчины, смакуя, выпили его маленькими глотками. Пора было идти.
На лестнице Николя спросил у Александра:
— Ты сходишь со мной к Брекошону?
— А ты что, маленький, сам не справишься?
— Справлюсь. Но что я ему скажу? Что меня прислал отец?
Александр окинул его быстрым оценивающим взглядом.
— Разумеется.
Александру вдруг показалось, что он как-то отяжелел. Как будто за то время, что они шли, он прибавил в весе. На мгновение ему стало грустно, но грусть тут же уступила место искрящемуся веселью. Он посмеялся над собой. Отец! Комедия продолжается. Однако маскарадный костюм трещит по всем швам, и дышать становится легче.
Они остановились у кафе «Обриан». Николя тоже хотелось войти.
— Я так ужасно хочу пить. Конечно, паштет был слишком соленый…
Александр всегда с интересом наблюдал за людьми, которые пытались прикрыть свою лень или малодушие целой лавиной оправданий. Он диву давался, с каким мальчишеским упорством Николя отстаивает свою праздность, и мог бы испытать к сыну чувство презрения, обладай тот хоть в малой мере теми блестящими способностями, которые все родители жаждут обнаружить в своем потомстве.
— Ладно, пойдем, — сказал он, хлопнув Николя по плечу.
Войдя, Александр испытал чувство мгновенного облегчения: его столик в глубине зала под зеркалом, приветливая и понимающая улыбка кассирши, уродливая бронзовая вешалка с гнутыми ножками и не слишком расторопный официант, протягивающий ему бумаги и книги.
— Вот, все в целости и сохранности. Что вам принести?
Они заказали по кофе и по коньяку. Александр взял рукопись, прочел последнюю переведенную фразу.
— А что, трудно делать переводы? — спросил Николя.
— Не слишком.
— Но за это мало платят?
— Мало — не то слово.
— Если бы платили больше, я бы тоже этим занялся.
— Тогда для начала выучи хоть какой-нибудь язык, — заметил Александр.
— Не велика наука!
— Ты прав, вот только времени на это нужно много.
— Точно. А я не люблю ни на чем зацикливаться. Мне надо, чтобы все крутилось-вертелось…
Прищелкнув несколько раз пальцами в быстром темпе, Николя склонился над лежавшей перед ним страницей рукописи, прочел вполголоса: «Ветер бушевал с такой силой, что ветки дерева, словно заблудившийся путник, громко стучали в окно».
— Неплохо, — сказал он, выпрямляясь. — Кто это написал?
— Некий Валериан Быков, молодой советский писатель. Его совершенно не знают во Франции.
— А название?
— «Таяние снегов». Роман.
— Слушай, а сам-то ты взялся бы за роман?
— Не думаю.
— Ты пробовал?
— Да, марал бумагу в двадцать лет, но дело не пошло.
— Что, лень заела?
Николя прыснул, и в его юном смеющемся лице с ненасытным ртом, полном крепких зубов, в прищуренных от смеха глазах Александр увидел свое отражение. Казалось, что это смеется он сам. Недалеко от их столика какой-то белокурый юнец упражнялся на электрическом бильярде. Каждый раз, когда шарик задевал контакт, механизм чихал. Николя взял рюмку и, наслаждаясь терпким вкусом напитка, погрузился в свои мысли. Потом спросил:
— А знаешь, как моя мать называла тебя?
— Нет.
— Она всегда начинала со слов: «Твой негодяй отец…»!
Александр кивнул:
— Она была права. Всегда кто-то считает тебя негодяем. Вообще, жить — это мучить других. Или же надо полностью отказаться от своего собственного «я».
Это был их первый серьезный разговор. Поставив локти на стол, Николя с жадностью слушал Александра. Казалось, что он не может утолить жажду после долгого пути.
— Как это верно, то, что ты говоришь, — наконец пробормотал он. — Но тогда я еще над этим не задумывался. Надо же, ведь я тебя ненавидел! Ребенком я мечтал разыскать тебя, чтобы свести счеты.
— Ты начитался дешевых романов.
— Мать их обожала.
— Ты любил ее?
— Само собой. Только она постоянно жаловалась. Уставала на работе, болела, вот и возненавидела всех и вся.
— Значит, после ее смерти ты приехал ко мне «сводить счеты»?
— Нет. Мне хотелось пожить в Париже. Я предполагал остановиться у тебя на недельку-другую. Теперь вроде пришло время возвращаться, а я все еще здесь. И мне не хочется уезжать!
Александр был раздосадован охватившей его нежностью — она его размягчала. Он тянулся к добру так же, как растение тянется к солнцу.
— Ясно, что не хочется, — ответил он, — но ты усложняешь мне жизнь.
— Ты говоришь так из-за квартиры?
— И из-за этого тоже.
— Да, действительно тесновато. И у Франсуазы прибавилось работы. Она у тебя высший класс. Как только я начну зарабатывать, буду вам помогать. Мы сможем переехать. У меня в комнате будет книжный шкаф, глобус, подсвеченный изнутри, а может, бар, замаскированный под книжную полку? Как тебе такая идея?
