— Я страшно хочу есть! — сказала она.
IV
Звонок, что ли, сломался? Даниэлю казалось, что урок алгебры у Меринасса тянется больше часа. Как назло, он забыл свои часы дома. А Лорана Совло, его соседа, который мог бы ему подсказать, не было уже два дня: заболела печень, сказала Даниэла. Этот-то когда начал обжираться? Даниэль повернулся вполоборота и прошептал через плечо:
— Сколько на твоих?
Сидевший за ним Дебюкер ответил:
— Еще десять минут!
Ужасный Меринасс прекратил писать на черной доске, уронил руку, длинный, сухой, одетый в серое, похожий на телеграфный столб, и произнес резким голосом:
— Что вы хотите сказать, Эглетьер?
— Я спросил время, месье.
— Вы спешите?
Даниэля пронзило внезапное желание фарса и бравады. Лицо его озарилось, и он ответил:
— Да, месье, у меня свидание.
Самое главное, что это была правда: в Люксембургском саду его ждала Даниэла. Класс лопнул от смеха. Даниэль выпятил грудь. Успех у товарищей утешил его после плохого балла за сочинение. Теперь, когда до экзаменов на бакалавра оставался всего месяц, у него сложилась спокойная уверенность в том, что провала ему не избежать.
— Вы остаетесь в четверг на вторую половину дня, — постановил Меринасс, — так же как ваш приятель Дебюкер, которому пришла в голову великодушная идея вам ответить.
Нисколько не огорченный, Даниэль, тем не менее, воздал должное традиции молящих жертв:
— О нет, месье!.. Это несправедливо, месье!.. В пятницу контрольная по географии, месье!..
И он подумал, что самое простое было бы со следующего дня «представиться больным», с тем чтобы об этом было сообщено в лицей! Дома он смог бы просмотреть все самые важные части программы под аккомпанемент каких-нибудь хороших джазовых дисков. Отец, у которого голова забита другим, подпишет ему любые извинительные записки, какие потребуются.
— Продолжим, — сказал Меринасс. — Мы видели, что для того, чтобы была асимптота, нужно, чтобы имелось асимптотическое направление. Если асимптотическое направление обозначим Оу, уравнение…
Даниэль склонился над своей тетрадью, но, вместо того чтобы выписывать цифры, его перо рисовало женские профили в нижнем поле страницы. Некоторые были похожи на негритянок. Он подумал, что в целом у него был какой-то грустный год. Ему не хватило времени, чтобы исправить доклад для фонда Зелиджа, и премию ему, скорей всего, не дадут. Он даже не сможет рассчитывать на стипендию для второй экспедиции! К тому же что ему остается делать в его ситуации? Даниэла упросила его устроить все так, чтобы присоединиться к ней этим летом на Лазурном берегу, где она проведет каникулы с родителями. Он не мог ни в чем ей отказать теперь, когда она стала его любовницей. Другой щекотливый вопрос: его отношения с Лораном Совло. То, что он спит с сестрой приятеля, пробудило в нем угрызения совести. Если бы Лоран узнал правду, он бы рассвирепел, загорелся бы желанием набить Даниэлю морду, а поскольку Даниэль был самый сильный, то досталось бы — несправедливо — Лорану. Значит, лучше ничего ему не говорить. Но ничего не говорить значило обманывать его. А обманывать друга — это серьезнее, чем обманывать женщину! В такие моменты начинаешь понимать, что театр Корнеля — не такой уж ненатуральный!
Долгожданный звонок поднял Даниэля из-за парты.
Если поторопиться, он еще застанет брата на выходе из здания старого факультета, где проводились занятия третьего курса. Это было в трех шагах от лицея Сен-Луи. По средам у Жан-Марка с 15.15 до 16.15 бывал курс гражданского права. Даниэль ринулся по лестнице. Обгоняя приятелей, выбежал на бульвар Сен-Мишель, повернул на улицу Кюжа и остановился, застыв перед разноликим потоком студентов, который медленно выливался из Института права. У большинства из них вид был серьезный и усталый. Группы образовывались вокруг девушек. Даниэль заметил своего брата и Дидье Коплена, которые спускались по ступенькам. Он встретил их с широкой улыбкой. Но Жан-Марк был не очень любезен.
— Ты чего тут? — спросил он коротко.
Даниэль понял, что попал некстати. Неуверенно спросил:
— Ты не мог бы дать мне ключ от своей комнаты?
— Нет, — ответил Жан-Марк. — Мне она нужна сегодня во второй половине дня.
— А завтра?
— Завтра тоже.
— Ты знаешь, мы пробудем только час или два…
Жан-Марк с твердой решимостью покачал головой. Даниэль скорчил гримасу. Конечно, если брат ладит с девушкой, комната никогда не будет свободна. Эта Валерия, вот прилипала!
— Ладно, — сказал он, — тогда пока!..
Широким шагом он направился к Люксембургскому саду.
Даниэла ждала его, сидя на скамейке в условленном месте, около большого бассейна.
— Ничего не вышло! — сказал он, подходя.
— С чем?
— С комнатой. Она нужна брату.
Женщина молодая и застенчивая, Даниэла не могла слишком явно показывать свое разочарование. Все же облачко грусти затуманило ее взгляд. Она меланхолически улыбнулась:
— И здесь хорошо.
Даниэль кивнул на серое небо и предрек:
— Через десять минут польет.
— Пойдем куда-нибудь в кафе? — предложила она.
— У меня нет ни гроша.
— Тогда к тебе.
— О нет! Это невозможно!
— Почему?
— К Кароль сейчас не подступиться! Не могу понять, что произошло у них с отцом! Но уверяю тебя, это не на шутку. Спят в разных комнатах и физиономии постные! Если я приведу тебя при ней, будет неприятность.
Он сел рядом с Даниэлой и вздохнул, ощущая себя влюбленным клошаром. Какая ужасная судьба для человека, дожившего до восемнадцати лет, — встретить женщину, о которой мечтал, и быть не в состоянии предложить ей обстановку, достойную той страсти, которую она ему внушила! Внезапно все проблемы на свете свелись к одной: крыше над головой, чтобы остаться наедине! А ведь столько площади пропадает в Париже! Пятнадцатикомнатные квартиры, где прозябают по паре каких-нибудь трясущихся предков, пустые комнаты прислуги, свободные служебные конторы… Голова закружилась от мысли об этой жилищной несуразице. Желание Даниэля упиралось в городские камни, в эгоизм родителей, в правила приличия — во все то, что придумали старики, чтобы помешать молодым наслаждаться жизнью. Возвышавшиеся по аллеям белые статуи на фоне зеленеющей листвы прекрасно стояли себе обнаженными под открытом небом. Он позавидовал их мифологической бесцеремонности. Потом крепко обнял Даниэлу за плечи, притянул ее к себе, поцеловал в щеку, в губы. Она слабо защищалась, в смущении от попадающихся встречных прохожих. Но никому не было до них дела. Он прижал ее сильнее и прошептал:
— Дани, моя Дани!
