Кошу опять прихватило. Насчет контейнера.
Она взглянула на Жака, но по его лицу ничего не было понятно.
— Вот ваша постель. Спокойной ночи, — махнул рукой галерейщик и удалился.
Марго, не раздеваясь, рухнула прямо на одеяло и сразу провалилась в пульсирующий шахматный тоннель. Голоса Валерия и Жака, долетавшие из гостиной, превратились в какие-то диковинные растения, издающие звуки птичьими клювами. «Зачем мне твоя русская?» — пропело растение Жак. «Она — сумасшедшая!» — громким шепотом ответило растение Валерий. «Help!» — опять крикнула девушка с сумочкой-игрушкой, и с упреком посмотрела на Кошу. Оранжевый плюшевый заяц выскочил из ее рук и начал распевать безумную песенку.
Марго вздрогнула и открыла глаза — ей показалось, что дверь открылась сразу, как только она прикорнула.
Это был Валерий. Он присел сбоку на кровать и наклонился зловещим лицом.
«Вот, сейчас! Сейчас он вколет мне какой-то наркотик, а потом криминальный хирург вырежет из меня этот контейнер, а я и ничего знать не буду. Проснусь где-нибудь на улице под забором.» Марго покрылась холодным потом и рванулась.
— Ты чего скачешь? — усмехнулся толстяк. — Пошли. Надо договор подписать. Я утром улетаю.
Марго с трудом поднялась (хорошо — не разделась).
Или она еще спит, а ей только снится, что проснулась? Бывают такие странные сны.
— А сколько времени?
— Два. Два часа пять минут… Улетаю… Улетаю… А куда, сама не знаю… — напевал Валерий.
Он расставил руки, будто самолет, и старался наступать ногами на одну линию, и взлеты готического хора, который все выше забирался к несуществующему свету, возносили толстяка в будущее утреннее небо.
Марго плелась следом, и коридор казался непомерно длинным — тусклые бра уходили в темноту бесконечной шеренгой — метров сто или двести. Ну и квартира у Жака. Наверное, это сон, подумала Марго и опять удивилась — надо же (!) даже во сне хочется спать… Как же в такой маленькой квартире мог уместиться такой огромный коридор? Когда Жак вел ее к кровати, ничего такого не было. Значит, это точно сон. И музыка теперь звучала всюду, из каждого уголка доносились богатые загадочные голоса.
— Короче, я договорился, — перебил Кошины мысли Валерий и остановился. — Жак посмотрел твои картинки. Вот это — кучка, которая понравилась Жаку, а вот это — не надо. Смотри! То, что «надо», я тебе кладу в правую руку, запоминай, а то, что «не надо» в левую. Поняла?
— Ага… — послушно кивнула Марго и стиснула в пальцах рамочки покрепче. — А чего делать-то?
— Как что? Я не объяснил разве?
— Нет… Что, мне надо такие гравюры делать?
— Да нет… До гравюр ты еще не доросла… — вздохнул толстяк. — А то бы мы с тобой такие деньги подняли! Все проще! Нарисуешь копии того, что Жак выбрал. Не обязательно точь-в-точь. Просто близко к тому. На самом деле тебе повезло, что у Жака сейчас галерея простаивает… А то я не смог бы втюхать. С таким трудом уговорил!
— А-а… Ничего не поняла.
— И слава богу! В общем так! Жак тебя устроит жить к Аурелии — это его референтка. Будешь у нее же и рисовать. Конечно, она стучать на тебя будет. Так что не сачкуй — напрягись на месячишко. Если все уйдет, получишь нормально. Штуки три баксами. Мне двадцать процентов. Слышь? Повтори!
— Да. Двадцать процентов, — пробормотала Марго непослушными губами.
— Короче. Я через месяц приеду. Поняла? Через месяц. И, может быть, до гравюр дело дойдет. Не знаю пока. Жак хочет посмотреть, на что ты годишься.
— Ага… — буркнула Марго.
— Сейчас подпишешь договор, но это муйня… Главный договор это у нас с тобой. Поняла?
— Ага…
— Да что ты все «ага-ага»… Я, может быть, о тебе как о родной забочусь, а ты…
— А что я? — возмутилась Марго. — Я ничего!
— Ой! А мне-то! — опять застонал Валерий. — Мне-то опять уже через два часа в аэропорт! Ой я-бедная-несчастная! Старая ведь уже задница, а все кручусь-хлопочусь.
— А что это за гравюры-то? — снова спросила Марго.
— Рисунки русских психов! Я же говорил тебе! Почему-то они тут отлетают просто супер!
— Но я уверена, что могла бы нарисовать такие!
— И я уверен! — горячо прошептал Валерий. — Но Жак! Надо убедить Жака! А как было бы мило! Мы бы всем говорили, что ты сидишь в психушке в Рязани, а ты бы чирикала перышком здесь в милой мансардочке. На Монмартре! А?
— Да… Хорошо бы! — заплетаясь языком, согласилась Марго.
— Но это дело времени! Не ссы! Главное — будь умницей! Гравюры умеешь делать?
— Проходили в учехе. А он в галерее их вывесит? Эти-то «глазки»?
— Не-ет! Ты что! — прошипел Валерий. — Втихаря по коллекционерам рассосутся. За дикое баблище! Я даже не знаю, как Жак их спихивает. Он мне вперед отваливает нормально. «Номално». А как дальше… Но — тихо! Тс-с-с… Я тебе ничего не говорил, ты ничего не знаешь.
— Но если это такие шедевры…
— Никакие это не шедевры. Рисунки психов. Я сказал тебе. И вообще, Можешь ты заткнуться?
— Могу!
— Вот и заткнись!
Марго скуксилась.
Где-то на середине бесконечного коридора они повернули налево и оказались в гостиной, где в тусклом теплом свете бра их поджидал хозяин. Он был теперь в прекрасном шелковом халате, темный фон которого покрывала перламутровая и бисерная россыпь. И белое лицо Жака казалось лицом деревянной крашеной статуэтки, какие Марго видела один раз в ГМИИ им. Пушкина в Москве. Почему-то вспомнился Вертинский («… на морозе даже розы…») и роман то ли Набокова, то ли не Набокова «Кокаин». Кокаин с водкой — любимый коктейль революции. Жак улыбнулся, сверкнув зубами, и подвинул Коше пачку листов и ручку.
— Ваш автограф, мадмуазель. Может быть, этот контракт станет первым на пути к великому успеху!
Марго зевнула и растерянно посмотрела на протянутое стило. Обе руки у нее были заняты слайдами, и она не сразу сообразила, что с этим можно сделать.
— Ай-яй-яй! Мы не даем тебе покоя! Какие мы плохие, — запричитал Жак. — Но ты уж извини нас. Валерий улетает утром… Через два часа опять в аэропорт… Представляешь? Так долго лететь и остаться всего пару часов… Но ничего не сделаешь — бизнес… Присаживайся.
— Ага… — сонно улыбнулась Марго, опускаясь снова на краешек белого кресла.
Жак положил перед ней ручку и, вытащив из кармана золотую коробочку и зеркальце, насыпал на стекло две полоски белой пыли. Коша оторопело следила за его холеными нервными руками. Покрытые бесцветным лаком ногти дорого поблескивали, сворачивая в трубочку новенькую пятисотфранковую купюру.
— Хочешь? — загадочно улыбнулся Жак. — Снежок освежает жизнь. Она становится чистой и прекрасной… Попробуешь? Никакого вреда — только чистый восторг… Это не шмаль хиппанская… Это дорогой кайф.
