В Коше снова началась война.
Ветер громыхнул кровельной жестью далекой крыши. Коша лежала на кровати лицом к окну и созерцала. Девочка во дворе остервенело раскачивала скрипучую качель. Подшипник пронзительно взвизгивал, проворачиваясь в нижней точке, и красная мохеровая шапка на миг победно взлетала над подоконником, замирала, роняла помпон и снова скрывалась. Кошу совершенно заворожило неподвижно сосредоточенное лицо и красный цвет шапки. Когда шапка в ответ на скрип внезапно не показалась, Коша затосковала и заметила, что в глазах еще осталось мельтешить темное пятнышко. Куда она делась? Коша встала, подошла к окну и увидела, что девочка стоит впереди качелей на четвереньках в мокром снегу и думает, подняться или постоять еще так.
Взгляд упал на флейту. Коша машинально протянула руку и, вспомнив летние деньки, грустно дунула в мундштук. Бархатное «фа» неторопливо потекло в открытую форточку. Налетел порыв ветра. Громыхнули крыши. Где-то посыпалось разбитое стекло. Внутри проснулась непонятная маята. Коша отшвырнула на кровать деревянное тельце и поплелась на кухню.
Закурила, думая, что это спасет, но вкус табака сделался гадок. Выбросила сигарету в помойку.
Она вспоминала вчерашний день. Это был день расплаты.
Но и Евгения можно понять! Она разводила его всю осень и всю зиму. В конце концов. Плевать хотел он на ее состояния, на мудаков галерейщиков. Он-то пустил ее к себе не из сочувствия, а из вожделения. И ничего тут нет такого, за что его нужно ненавидеть. Итак глухонемой был терпелив.
Это она — никчемная гадкая разводчица. Даже обыкновенной бабой она быть не может. Ей бы в монашенки, но и там она бы чего-то не смогла бы.
Тьфу!
Коша морщилась и решала — напиться и затереть ощущение гадливости оставшееся от вчера или не напиться, а продолжать мазохировать и уничтожать себя дальше?
Она вспоминала снова и снова каждую непереносимую подробность.
Как чувствовала себя пластиковым влагалищем из магазина, как пряча глаза в отражении зеркала, долго отмывалась от овсяного киселя Евгения.
Коша спустилась вниз, поймала машину и отвезла работы в галерею на Староневском, в которую случайно зашла несколько дней назад. Хозяин тогда произвел обнадеживающее впечатление — даже не глянув на Кошу, посмотрел слайды и сказал приносить. В совершенно равнодушном состоянии она выгрузила из машины работы и втащила их в узкую дверь галереи. Из подсобки появился хозяин. Присел на корточки и долго рассматривал Кошины холсты. Потом встал и сразу попросил одну для себя:
— Я не могу дать больших денег, но зато стразу. Полторы сотни Вас устроят?
Деньги были нужны.
— Да… — Коша кивнула.
Галерейщик, не мешкая, вытащил из мешковатых штанов бумажник и протянул ей две зеленые банкноты.
Пряча от себя зыбкую радость, Коша сунула деньги в карман и попрощалась. До вечера бродила одна, наслаждаясь покинутостью. Полторы сотни заметно улучшили ее состояние. До боли в сердце хотелось увидеть всех своих. Дошла до дома Рината и долго смотрела на горящее окно.
Думала. И понимала, что будь на его месте — возможно — было бы все так же. Кому охота ставить под угрозу добытое поколениями имущество? Блат? Связи?
— Черт! — выругалась она вслух. — Я как-то не так поступила…
Вдруг она обнаружила, что стоит на том месте, где летом выбросила пистолет. Бесшабашная радость и беспредельная печаль одновременно переполнили ее сердце. Коша застонала от бессмысленной злости за свой непоправимо неправильный поступок. Слезы сами хлынули из глаз и молча текли по щекам. Переставший быть Чижик улыбался ей с Нарвского берега, и запах холодного моря теперь навсегда стал запахом Чижика.
* * *
Вечером.
Глухонемой, торжественно одетый, нервно ходил по комнате. На столе — огромный букет роз. Свежесть, источаемая нежно-розовыми бутонами, заполонила всю квартиру. Евгений протянул открытку.
На открытке был щенок с конфетой и надпись «С Днем рождения». На обратной стороне красивым почерком Евгений сообщал, что приглашает в ресторан.
Неизбежность.
Или сейчас кабак и ночь в тепле или прямо сейчас на улицу. Есть полторы сотни в кармане, но это как бы не квартира. Это как бы полквартиры. А еще надо есть и как-то надо забрать эти холсты. В конце концов она же может закрыться у себя в комнате и… или сказать, что у нее начались месячные.
Придется идти.
Кабак был не из последних. Но скука полированной латуни, зеркал, мельхиоровых приборов терзала невыносимо. Кто-то там даже пел, кто-то танцевал, но лица артистов несли на себе печать несчастья. Они тоже были несчастны! И те кто смотрел на них — тоже! Вот, что поражало Кошу.
Глухонемой не понимал, почему она не дает прикоснуться к себе и зыркает на него с терпеливой ненавистью.
А она теперь только думала, как бы снять квартиру. Вернуться в тусовку на Васильевский? А вдруг ее там ищут? Вдруг там уже ищут ее из-за истории на заводе? Надо бы узнать у Муси, у Черепа или у Рони какие-нибудь подробности. Что в конце концов случилось с Чижиком?
Когда они вернулись домой, Евгений протянул ей золотое кольцо, но она опустила глаза и отрицательно покачала головой. Опустила глаза, потому что ей было его все еще жалко.
Евгений наплевал на ее отказ. Он положил кольцо в хрустальную рюмку и написал:
«Я знаю девушки всегда отказывают сначала. Так надо. Но это ничего. Ты скоро выйдешь за меня замуж и мы родим деток».
— Член тебе в зад, а не деток! — выругалась Коша.
«Почему?» — не понял глухонемой.
Она стала безжалостной. Схватила ручку и написала в ответ.
«Мне противно! Ты высасываешь из меня все силы. Я так — не могу. Я уйду.»
«Ты фригидна? Я найду тебе сексопатолога!» — пообещал Евгений и широко по-доброму улыбнулся.
И тут с Коша перестала проявлять чудеса терпения и дальновидности. Она схватила настольную лампу и швырнула ее в стену. Осколки посыпались на кковер, но Евгений даже ухом не повел.
— Я не фригидна! — выкрикнула она и опять схватила бумагу.
«Ты не принимаешь в расчет ничего — ни мои желания, ни мои проблемы. Ты даже не даешь мне право совершить преступление! Ты не можешь даже разозлиться на меня! Потому что ты не считаешь меня человеком! Если бы ты считал меня человеком, ты меня уже выгнал бы! Ты думаешь обо мне только как о вещи, которая нужна для твоего члена! Но мне плевать! Мне плевать на твои бабки и на твой член! Обмотай его купюрами и дрочи!»
Она протянула бумагу Евгению, тот молча склонился над буквами.
— Лъ-уб-лъ-у! — сказал он мрачно и протянул руки к Коше.
И написал.
«Люблю. Хочу ребенка НЕ глухого. Как ты красивого. Буду заботиться!»
