Коша семенила за ним, как враг народа за ГПУшником, не смея избежать казни. Пыльные вихри гоняли под ногами конфетные фантики и редкие преждевременно высохшие листья. Дурацкий ключ нагрелся в руке и пах железом. Белые ночи закончились. Свет, нарастающий, воодушевляющий свет весеннего возрождения, перевалил через зенит и начал зреть, собираясь приносить плоды.
Свет превратился в зной.
Коша отложила печаль на потом. Может быть, синеглазый «ангел» прав? Надо быть, насколько возможно, счастливой хотя бы сейчас. Ведь нет никакой вечности! Нет никакого будущего. Все — только сейчас.
Коша брела по горячему тротуару и пыталась полностью отторгнуть будущее, превратиться в бабочку-поденку. Действительно. Зачем ей кокое-то чертово дряхлое будущее? Все прекрасное происходит сейчас. А потом…
Она не додумала, что потом потому что вместе со словом «никчемность» перед ней забрезжила гильотина разлуки. И от того ощущения обострились до патологии.
Ринат купил по мороженному, Коша принялась сосредоточенно вылизывать пломбирный брикет.
На выставке они играли в любимую игру выросших детей — говорили умное и ловили прикасания друг к другу. Потом забрели в кафе и взяли еще по мороженному с клубничным вареньем. Коша болтала ногами, как бы нечаянно касаясь ботинок Рината под столом.
— Пойдем на крышу? — предложила Коша, когда они, уже на закате, оказались на площади перед Исаакиевским собором.
— Пойдем.
Неизвестно почему, но они были единственными желающими взглянуть на Петербург с высоты.
Они вошли на винтовую лестницу, заключенную в трубу из пыльного серого камня, и начали подниматься. Тусклый свет попадал внутрь только из маленьких окошек, пробитых в толстенных стенах. Но и эти окошки вскоре пропали, что повергло Кошу в состояние тихой паники. Ей стало казаться, что лестница никогда не кончится, и что начало ее тоже отдалилось в неизвестную пространственно-временную даль. И что мира вокруг вообще больше нет, а есть только эта лестница в бесконечной каменной трубе напоминающей внутренность раковины. И эта труба вполне может быть бесконечной — ведь если увеличить радиус окружности до бесконечности, то и кривизна окружности станет равна нулю.
Коше показалось, что каким-то образом они попали именно в такую трубу. И будут идти внутри нее вечно. Усилием воли она держала себя в руках, боясь что, если скажет Ринату о своем страхе — он непременно наорет.
Очень хотелось назад и бегом.
Однако в этот момент труба раздвинулась, посреди нее появилось отверстие, в котором продолжала закручиваться остаток улитки.
Несравнимое ни с чем облегчение. Некоторые психологи утверждают, что рай находился в матке, потому что там тепло, мягко и сытно. И вообще — комфортно.
Но там же ничего не видно! Матка — она же как эта лестница в Исакии-и-и-и-и-и!
Еще пара-тройка поворотов, и они оказались на крыше. Ветерок махнул, словно кошка, теплым мохнатым хвостом, щекоча голые ноги. Солнце уже катилось к закату, и свет его отчетливо отливал мандариновой коркой. С восточной стороны купола Петербург напоминал облезлую цитату Монмартра. Коша расплылась в улыбке и повернула лицо к Ринату:
— Правда, Питер похож на справочник по достопримечательностям Европы? Ты был в Париже?
— Был, — как само собой разумеющееся сообщил Ринат.
— И как там?
— Хорошо. Даже не смотря на то, что полно вонючих черных и арабов. Они заполонили Париж, как тараканы.
— А я все детство мечтала побывать в Париже. «Ротонда», «Мулен Руж», «Абсент», Ван-Гог, Лотрек, Пикассо, Дега… Мне кажется, это было так великолепно. Так волшебно. Как сейчас. Правда сейчас тут волшебно?
— Правда… — согласился Ринат неожиданно мягким голосом. — Басё написал очень хорошую хокку, почему-то сейчас я вспомнил ее. «Торговец веерами принес охапку ветра. Какая жара.»
Коша засмеялась и повторила завороженно:
— Охапка ветра…
— Что ты… колешься? — подобрал Ринат слово и, улыбнувшись первый раз за день, протянул руку.
Они поднялись по железной, пружинящей под ногами лестнице на саму площадку обозрения и остановились теперь на восточной стороне.
Через площадь, пересекая ее крест накрест в разные стороны, торопились человечьи фигурки. Мент остановил доходягу жигуленка и, тронув кончиками пальцев край фуражки, выудил оттуда неловкого водилу.
Охапка ветра.
Что она колется? Как объяснить? Отвечать не хотелось. Все равно бы не понял. Просто сейчас стало так же как в тот самый первый, самый клевый день. Когда они были на крыше мастерской. Ринат не улыбался ей с того самого первого дня.
Губы были прохладными. Коша прикоснулась к бедру любовника так, чтобы он почувствовал — под платьем ничего нет. Ветер снова махнул пушистым хвостом.
Коша задохнулась и вцепилась рукой в брюки Рината, торопя его заполнить пустоту своего тела. Или души? Возможно это душа вытекала из тела — из того отверстия, которое постоянно требовало присутствия в нем Рината?
Горячий потный ключ впился в ладонь. Сладкое отчаянье томило сердце. Безнадежная нежность терзала тело. Коша старалась не поскользнуться, цепляясь пальцами то за прут ограждения, то за нагретую солнцем колонну галереи. И душа сварочными искрами рассыпалась, затмевая закат. О! Это последнее обреченное содрогание!
Носовой платок порхнул белой бабочкой и зацепился за крепление фонаря.
Вот и все.
Равнодушие удивительно быстро и прочно устанавливалось на лице голубоглазого «ангела».
Они спустились вниз, и Ринат быстро направился к площади Труда, чтобы сесть там на трамвай и ехать к себе. Коша не успевала за ним. Ринат не сказал, хочет ли он продолжить приключение или уже все. И они теперь должныи быть отдельными. И строить отдельные планы. Или… Или.
Внезапно Коше стало лень — с какой стати она должна за ним нестись, как Пятачок? Она пошла медленнее. «Я просто в трубе. — думала Коша. — И мне все кажется. И я сама себе кажусь.» А на самом деле все это — бесконечная труба Исаакиевской лестницы.
Синеглазый «ангел» не почувствовал, что она отстала.
А Коша отстранено смотрела, как любовник отодвигается в пространстве. И та пуповина, которая держала их вместе, вдруг перестает быть упругой мышцей, а превращается сначала в сиреневую перламутровую кишку воблы, потом в нитку жвачки и неожиданно легко разрывается.
Между ними двинулся застоявшийся на светофоре транспортный поток.
Какой-то уж очень увесистый, подошел троллейбус. Воняет. Что-то очень воняет. Она оглянулась, ища причину и увидела, что вступила в собачью колабаху. Начала оттирать и чуть не сорвала подошву о решетку канализации. Провела напоследок по зеленой траве газона.
Троллейбус заскрипел, но Коша успела, уже на ходу, вскочить в заднюю дверь.
