Зачем все это?
Коша мягко отодвинулась в сторону и с наслаждением мазохиста смотрела, как задница Рината энергично задвигалась на фоне окна.
Она подумала, что должна хотеть убить их обоих. Но не хочет.
Стало безысходно скучно. Коша незаметно выскользнула и, схватив вещи, вышла в кухню. Оделась. Все хорошо. Все хорошо. Она красивая, как артистка. Талантливая, как Пикассо ли Дали. Только в этом нет никакого смысла.
Она сама не знала, что считать правильным и чего хотеть. Уйти, остаться, жить, умереть?
Коша понимала, что это какой-то другой мир, в котором все не так, как казалось прежде. И придется научиться понимать все это, и с этим жить.
Вернулась бригада с пузырем. Из комнаты раздавались совершенно конкретные звуки, поэтому все остались на кухне. Рыжин подошел к Коше и спросил, обхватив рукой за талию:
— Ну… А ты?
— У меня выходной сегодня! — сказала она мрачно.
— А что мы тогда тут стоим? — Рыжин пожал плечами, взял пузырь и отправился в комнату. — Вы что, деликатные какие-то?
За ним, пряча глаза, потянулся Зыскин.
— Я покурю, — объявила Коша. — Здесь.
Высунувшись в окно, плюнула вниз. Плевок звучно шмякнулся об асфальт. Когда повернулась обратно, Евгений уже устроился на столе напротив.
— Ты не хочешь меня одну оставить? — спросила Коша его довольно резко.
Он помотал головой и улыбнулся.
— Тогда я тебя оставлю! — сказала она злобно и пошла в туалет.
На очке Коша разрыдалась обильными пьяными слезами. Включила воду, сидела прислонившись к стене и рыдала. Рыдания выворачивали, они вылезали из нее, как змеи, ей хотелось что-нибудь себе повредить. Но было стыдно, что об этом узнают. А умирать совсем она еще не решила.
Не было у нее зла на людей!
Она хотела, чтобы они объяснили ей, что они делают. Чтобы она тоже могла жить с ними одной общей человеческой жизнью. Ведь она человек!
Кое-как заткнув глотку и отмыв лицо, Коша взялась за шпингалет. Хорошо бы в кухне было темно…
Евгений упрямо сидел на столе и нагло смотрел на ее распухшее от слез лицо.
— Черт бы побрал это электричество! — рявкнула Коша и поднесла руку к выключателю.
Неожиданно посыпались искры, свет потух во всей квартире. Музыка сказала: «Ы-у-у!» и затихла.
И, хотя полной темноты не было — все-таки белая ночь — что-то разбилось. От неожиданности. Раздалось всеобщее громкое возмущение, и Коша, под шумок выскользнув на лестницу, побежала вниз. Через два пролета она услышала, как открылась дверь, и кто-то побежал следом.
Ее догнал Евгений.
Зло спросила:
— Что случилось?
Тот молча пыхтел.
— До свидания! — сказала она настойчиво и быстро вышла из подъезда.
Евгений вышел тоже.
Чернуха, сидевшая во дворе, метнулась в подвал.
Повезло. На конечной станции мягко светился какой-то самый дикий последний трамвай. Коша успела в него вскочить, но и Евгений тоже. Он буквально на ходу втиснулся в уже закрывающиеся двери.
— Что тебе надо? Что? — Коша орала на него, потеряв всякие тормоза.
Он не реагировал, тогда она со всей дури ударила его по лицу. Лицо мотнулось и поморщилось.
Евгений молча терпел. Она ударила его еще раз, потом еще и еще, пока у того из носа не пошла кровь. Он вытер кровь рукавом так же молча. Трамвай остановился. Евгений продолжая зажимать нос рукавом, спустился на нижнюю ступеньку, посмотрел на нее, как собака на живодера и вышел.
Коша рассматривала свои руки и ненавидела себя.
Осталась одна в плывущем в серебристых сумерках параллелепипеде света.
Это был правильный трамвай. Он шел на Васильевский остров. Около Университета запахло горелой проводкой, и вагон остановился. Водитель вышел наружу, обошел трамвай кругом, чем-то постучал, вернулся в кабину и устало сказал в микрофон, что трамвай по техническим причинам дальше не пойдет.
«Я сожгла трамвай,» — подумала Коша равнодушно.
Она поплелась одна по пустынному проспекту в своем длинном шикарном платье. Город, усталый бродяга, плелся за ней следом.
Он понимал.
Всё — пустое.
ПЛЯЖНЫЙ ЭТЮД. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ РОНИ
(Коша)
Коша не спеша взгромоздилась на подоконник и перекинула ноги в комнату. Минуту она сидела, как будто это надо было обдумать: заходить в дом или нет. В груди возник вздох. Она прошла к стене и протянула руку к выключателю.
Выключатель вспыхнул синим огнем, запахло паленой пластмассой.
— Шит!
Пить.
Она сходила с чайником за водой, свалив или ударив на своем пути все предметы, какие могли попасть под ноги. На улице-то можно было и почитать, не без труда конечно, но можно было. А в комнате — темно. Почти на ощупь Коша нашла штепсель и с третьего раза таки попала.
Розетка вспыхнула и сгорела.
Расплавилась обмотка шнура и брызнула на голую руку.
Коша заорала от внезапной невыносимой боли. Она прыгала по комнате, зажав руку, стараясь дышать как можно глубже, но легкие не слушались — боль проникла в межреберные мышцы. Когда мучение наконец ослабло, она испытала что-то вроде оргазма. Вся покрылась потом, как мышь.
И жить стало легче на целую пару минут.
Сдернув с себя платье, Коша рухнула в постель и свернулась зародышем.
Боль кончилась, и Коша почти протрезвела. Правда пространство все еще пыталось перевернуться, и в легких спирта было больше, чем кислорода, но мысли уже построились в армейском порядке, готовые кинуться в бой за реальность. Коша лежала и пыталась объяснить себе властью слов, что с ней на самом деле случилось. А спирт? Это ж анестезия!
Коша любила и Мусю, и Рината. Когда она думала о будущем, она думала о них с Мусей вместе. Потом она стала думать о них вместе с Ринатом. Ей казалось, что это непременно должно будет быть вечным, как рука, или часть желудка, и умрет вместе с ней. Ей было странно, что эта связь так легко оборвалась.
Неужели они не чувствовали этого? И как же решить? И как же понять, что это так легко? Она знала, что это легко, так почему же она так не умела?
«А может быть, я не человек?» — подумала она нерешительно.
Неизвестно, сколько прошло. Лет? Дней? Минут?
* * *
Стук в окно. Силуэт на фоне спутанных теней кленовых веток. Со скрипом открылась створка. Вошел ветер. Лист бумаги на полу поднялся парусом и поехал вдоль комнаты.
Роня осторожно заглянул в окно и увидел на диване темный ком.
