Снова пролет, снова дверка. То же самое – не открыть.
Выше, выше. Быстрей!
Вот ступеньки и закончились. Карабкаться дальше было некуда.
Жильцы до лестницы еще не добрались, но скоро доберутся.
Всё, конец.
Он заметался на тесной площадке, беспомощно зашарил руками
по стенам. Пальцы задели малый, торчащий из стены штырь. Что-то скрежетнуло,
крякнуло, и стена вдруг уехала вбок, а из открывшегося проема заструился мягкий
лучистый свет.
Не задумываясь о смысле и природе явленного чуда, Корнелиус
ринулся вперед. Проскочил комнатку со стульчаком (никак нужник?), потом
помещение побольше, с бархатным балдахином над преогромной кроватью, вылетел в
молельню.
Множество икон, на золоченых столбиках горят свечи, а перед
узорчатым, инкрустированным самоцветами распятием стоит на коленях бородатый
мужик в белой рубахе, жмется лбом в пол.
Услыхал железный грохот, подавился обрывком молитвы. На
капитана обернулось застывшее от ужаса лицо – пучеглазое, щекастое.
– Воренок, – просипел великий государь Алексей Михайлович. –
За мной пришел!
Пухлой, в перстнях рукой царь ухватил себя за горло,
зашлепал губами, а из толстых губ несся уже не сип – сдавленное хрипение.
Надо же случиться такой незадаче – испугал неожиданным
появлением его царское величество! Кто же мог подумать, что тайный ход выведет
в государев апартамент?
Корнелиус кинулся к монарху, от ужаса позабыв русские слова.
– Majestat! Ich…[16] Алексей Михайлович икнул, глядя на
завешенное белым лицо с двумя дырками, мягко завалился на бок.
Беда! Лекаря нужно.
Из молельни капитан выбежал в переднюю, срывая на ходу
маску. В дверь торопливо застучали – Корнелиус шарахнулся за портьеру.
Постучали еще, теперь настойчивей, и, не дождавшись ответа, вошли: трое в белых
с серебром кафтанах – комнатные стольники, за ними еще дворяне, некоторые в
одном исподнем.
– Государь! – загудели разом. – В терем злодей пролез!
Пришли оберегать твое царское величество!
Оберегателей набилась полная передняя – многим хотелось
перед государем отличиться. Когда капитан потихоньку вышел из-за портьеры,
никто на него и не глянул.
В вестибюле (по-русски – он назывался сени) на Корнелиуса
налетел окольничий Берсенев, жилецкий начальник.
– А ты тут что? И без тебя радетелей полно! Иди к своим
мушкетерам, капитан! Твое дело – снаружи дворец охранять! Гляди – чтоб мышь не
проскользнула!
Второй раз фон Дорну повторять не пришлось. Он поклонился
окольничьему и деловитой рысцой побежал вниз – проверять караулы.
* * *
Едва дотерпел до смены – когда копейщики пришли и встали в
караул вместо мушкетеров. Будет что рассказать Артамону Сергеевичу! Конечно, не
про то, как по оплошности ввалился в царские покои, об этом боярину знать незачем
– а про коварство Галицкого. Вот каких женишков вы приваживаете, экселенц!
Но канцлера дома не оказалось – на рассвете прибежал
дворцовый скороход звать Артамона Сергеевича по срочной надобности к государю.
Что ж, рассказать о князе Василии Васильевиче можно было и арапу.
Свои хождения по теремным подвалам Корнелиус объяснил
служебным рвением. Мол, решил проверить, не могут ли злые люди пробраться в
терем через старые погреба, да по случайности и набрел на слуховую галерею.
Иван Артамонович слушал, смежив морщинистые коричневые веки,
из-под которых нет-нет, да и посверкивал в капитана острым, проницательным
взглядом. Не удивлялся, не возмущался, не гневался. Спокойно внимал всем
ошеломительным известиям: и про амур князя с царевной Софьей, и про обидные
васькины слова об Артамоне Сергеевиче, и про намерение любовников помешать
матфеевским замыслам.
Начинал Корнелиус возбужденно, но мало-помалу сник, не
встретив в дворецком ожидаемого отклика.
Дослушав до конца, Иван Артамонович сказал так:
– Про царевнин блуд с Васькой Галицким давно известно.
Понадобится Ваську из Кремля взашей – Артамон Сергеевич скажет государю, а пока
пускай тешатся, дело небольшое. Помешать боярину Сонька с Галицким не смогут,
руки коротки. А что князь про Александру Артамоновну худое говорил, так это
пустяки. Боярин за него, паскудника, свою дочь выдавать и не думал никогда. Про
князя мы знаем, что он Милославским служит. Артамон Сергеевич его нарочно к
себе допускает; чтоб Васька думал, будто в доверие вошел.
Получалось, что ничего нового Корнелиус арапу не сообщил. От
этого капитану следовало бы расстроиться, но весть о том, что боярин Сашеньку
за князя выдавать не думает, сполна искупила разочарование.
Взглянув на залившегося румянцем фон Дорна, Иван Артамонович
покряхтел, повздыхал и вдруг повернул разговор в неожиданную сторону.
– Хочешь, Корней, я тебе притчу расскажу?
Мушкетер подумал, что ослышался, но дворецкий продолжил как
ни в чем не бывало – будто только и делал, что рассказывал кому ни попадя
сказки.
– Притча старинная, арапская. От бабушки слышал, когда
мальцом был. Жил-был крокодил, ящер болотный. Сидел себе посреди топи, лягушек
с жабами ел, горя не знал. А однажды ночью случилась с крокодилом беда.
Поглядел он на воду, увидел, как в ней луна отражается, и потерял голову –
захотелось ему, короткопалому, на луне жениться. Больно уж хороша, бела,
круглолика. Только как до нее, в небе живущей, добраться? Думал зубастый,
думал, да так ничего и не удумал. А ты, капитан, что крокодилу присоветовал бы?
Корнелиус слушал притчу ни жив, ни мертв. Повесил голову,
пробормотал:
– Не знаю…
– Тогда я тебе скажу. – Голос Ивана Артамоновича посуровел.
– Или крокодилу на небо взлететь, или луне в болото свалиться. Иначе им никак
не встретиться. Понял, к чему я это? Ну, иди, поспи после караула. А не
заспится – так подумай о моей притче. Нравишься ты мне. Не хочу, чтоб ты с ума
съехал.
Но ни спать, ни думать о притче фон Дорну не довелось.
Сначала, едва вышел от арапа, примчался нарочный из Кремля –
и сразу к Ивану Артамоновичу. Ясно было: что-то случилось.
Корнелиус затревожился, остался дожидаться в сенях.
Дождался. Скоро оба вышли, и арап, и гонец. Застегивая
парадный кафтан, Иван Артамонович – хмурый, напряженный – на ходу шепнул:
