29-го января фон Дорн двинулся от места, где ход раздваивался,
дальше. Время было позднее, ночное, и царского голоса, слава богу, было не
слыхать. На всякий случай, для сбережения, капитан последовал совету аптекаря,
прикрыл лицо белой тряпкой с дырками для глаз, хотя кого тут, под дворцом он
мог повстречать? Разве какого воришку из челяди, кто шастает по заброшенным
погребам, высматривая, чем поживиться.
По ночному времени в комнатах молчали, лишь из некоторых под
слухов, доносилось похрапывание. Тук-тук, тук-тук, стучали ножны по плитам, да
всё глухо.
После одного из поворотов сверху вдруг послышалось низкое, с
придыханием:
– Любушка мой, ненаглядный, да я для тебя что хочешь… Иди,
иди сюда, ночь еще долгая.
Любовная сцена! Такое в скучном царском тереме Корнелиус
слышал впервые и навострил уши. Видно, тайные аманты, больше вроде бы некому.
Кроме царя с царицей других супругов во дворце нет.
– Погоди, царевна, – ответил мужской голос, знакомый. –
Будет миловаться. Еще дело не решили.
Галицкий! Кто еще говорит так переливчато, будто драгоценные
камешки в бархатном кармане перекатывает. Царевна? Это которая же?
– Матфеева не остановить, он вовсе царя подомнет, –
продолжил голос. – Я у него много времени провожу, насквозь его, лиса старого,
вижу. Он думает, я к дочке его худосочной свататься буду, меня уж почти за зятя
держит, не таится. Хочет он царя улестить, чтоб не Федора и не Ивана, а Петра
наследником сделал. Мол, сыновья от Милославской хворы и неспособны, а
нарышкинский волчонок крепок и шустр. На Маслену, как катанье в Коломенском
будет, хочет Артамошка с государем про это говорить. Ты своего отца знаешь –
Матфеев из него веревки вьет. Не сумеем помешать, сама, Сонюшка, знаешь, что
будет.
Сонюшка? Так Галицкий в опочивальне у царевны Софьи! Ах,
ловкач, ах, интриган! Канцлер у него, значит, «Артамошка», а Сашенька
«худосочная»? Ну, князь, будет тебе за это.
От возмущения (да и радости, что уж скрывать), фон Дорн
задел железным налокотником о стену, от чего произошел лязг и грохот.
– Что это? – вскинулась Софья. – Будто железо громыхает.
Неужто и вправду Железный Человек, про которого девки болтают? Слыхал,
Васенька?
– Как не слыхать. – Голос Василия Васильевича сделался
резок. – Нет никакого Железного Человека. Это кто-то нас с тобой подслушивает.
Гремело вон оттуда, где решетка под потолком. Зачем она там?
– Не знаю, Васенька. Во всех комнатах такие. Чтоб воздух не
застаивался.
– Сейчас поглядим.
Раздался скрежет, словно по полу волокли скамью или стул,
потом оглушительный лязг, и голос князя вдруг стал громче, как если бы Галицкий
кричал Корнелиусу прямо в ухо.
– Эге, да тут целый лаз. Труба каменная, вкось и вниз идет.
Ну-ка, царевна, кликни жильцов. Пусть разведают, что за чудеса.
В дыре заскрипело, посыпались крошки извести – видно, князь
шарил рукой или скреб кинжалом.
– Эй, кто там! Стражу сюда! – донесся издалека властный
голос царевны.
– Погоди, не отворяй, – шепнул Василий Васильевич. – Я через
ту дверь уйду… Сапоги дай и пояс. Вон, под лавкой. Прощай, Сонюшка.
Корнелиус медлил, ждал, что будет дальше. Жильцов, то есть
дворян из внутренней кремлевской охраны, он не испугался – что они ему сделают
со второго-то этажа, где царевнины покои?
Загремели каблуки, в опочивальню к Софье вбежали человек
пять, если не больше.
– Что даром хлеб едите? – грозно крикнула им царевна. –
Государеву дочь извести хотят, через трубу тайную подслушивают. Вот ты, рыжий,
полезай туда, поймай мне вора!
Скрип дерева, опасливый бас:
– Царевна, узко тут, темно. И вниз обрывается. А ну как
расшибусь? Софья сказала:
– Выбирай, что тебе больше по нраву. Так то ли расшибешься,
то ль нет. А не полезешь, скажу батюшке, чтоб тебя, холопа негодного, повесили
за нерадение. Ну?
– Лезу, царевна, лезу. – Шорох и лязг. – Эх, не выдавай.
Владычица Небесная.
В каменной трубе зашумело, завыло, и фон Дорн понял, что с
потолка ему на голову сейчас свалится кремлевский жилец. Вот тебе и второй
этаж!
Едва метнулся за угол, как в подземелье загрохотало, и тут
же раздался ликующий вопль:
– Живой! Братцы, живой!
Это известие капитана совсем не обрадовало, тем более что
вслед за радостным воплем последовал другой, грозный.
– А ну давай за мной! Не расшибетесь, тут покато!
Забыв об осторожности, мушкетер со всех ног кинулся в
обратном направлении. Пока бежал, еледуя всем зигзагам и поворотам, из
проснувшихся подслухов долетали причитания и крики.
Женский, визгливый:
– Тати во дворце! Убивают!!!
Детский, любопытственный:
– Пожар, да? Пожар? Мы все сгорим?
Басисто-начальственный:
– Мушкетерам встать вдоль стен, за окнами смотреть, за
подвальными дверьми!
Ай, беда! Теперь из погребов не выберешься – собственные
солдаты и схватят.
Сзади гремели сапогами жильцы, совсем близко. Поймают – на
дыбе подвесят, чтоб выведать, для кого шпионил. Хуже всего то, что ясно, для
кого – матфеевский подручный. То-то враги Артамона Сергеевича, Милославские с
Галицким обрадуются!
Бежать в дровяной чулан было нельзя – там у дверцы наверняка
уже стоят. Делать нечего – повернул от развилки в другую сторону, в узкий
проход, куда прежде не забирался. Терять все равно было нечего.
Сапоги жильцов простучали дальше – и то спасибо. Фон Дорн на
цыпочках, придерживая шпагу, двигался в кромешной тьме. Свеча от бега погасла,
а снова зажигать было боязно.
Зацепился ногой за камень, с лязгом упал на какие-то
ступеньки. Услышали сзади иль нет?
– Ребята! Вон там зашумело! Давай туда!
Услышали!
Корнелиус быстро-быстро, перебирая руками и ногами, стал
карабкаться вверх по темной лестнице. Ход стал еще уже, стены скрежетали по
плечам с обеих сторон.
Головой в железной каске капитан стукнулся о камень. Неужто
тупик? Нет, просто следующий пролет, надо развернуться.
Миновал еще четырнадцать ступеней – железная дверка.
Заперта, а вышибать нет времени.
