С Николасом происходили удивительные, но не лишенные
приятности события. Он сидел, подперев голову, за столом, слушал, как снизу, из
ресторана, доносятся звуки аккордеона и славный, хрипловатый голос поет хорошую
песню про дороги, пыль, туман и холода-тревоги. Блейзер висел на спинке стула,
душитель галстук был перемещен с шеи магистра на горлышко бутылки. Пространство
вокруг слегка покачивалось и подплывало, но это не нисколько не расстраивало
Фандорина – пусть подплывает. Николас знал, что он не вполне трезв, а столь
правильная самооценка свидетельствовала о том, что он не так уж и пьян. Секрет
был прост: благоразумие и предусмотрительность. Не пить всякий раз, когда
закаленный Влад опрокидывает рюмку, а прорежать – дважды пропустил, потом
выпил; дважды пропустил – выпил. Правда, Зинок выставила перед флибустьером уже
третью шеренгу…
Познакомиться ближе вполне удалось. Фандорин теперь знал про
нового друга всё: Влад Соловьев – генеральный управляющий холдинга «Черная
гора», в который входят нефтегазовый концерн «Блэк маунтин», парфюмерные
магазины «Мон-нуар», пивной завод «Шварцберг», завод по сборке компьютеров
«Курояма» и сеть увеселительных заведений «Монтенегро» (к которой, в частности,
относится и замечательный кабак «Кабакъ»).
Раскрылась во всей своей славянской беспредельности и душа
генерального управляющего.
– Жить, Коля, надо с хрустом, как яблоко грызешь, – говорил
Влад, размахивая румяным крымским яблочком. – Чтоб сок во все стороны летел.
Иначе не хрена и кислород переводить. Ты что, думаешь, офис на Волхонке это
предел мечтаний Влада Соловьева? Шишкебаб! Унд морген ди ганце вельт[14],
понял? Конечная цель ничто, движение – всё, понял?
– Понял, – кивнул Николас, с интересом наблюдая, как стол
слегка приподнимается над полом и опускается обратно, приподнимается и
опускается – прямо спиритизм какой-то. – Я, Владик, понял одно. Ты – цельная
натура, ты человек Возрождения. И я тебе завидую. – Магистр горько махнул
рукой. У тебя размах, у тебя ветер в ушах, у тебя фейерверк. Ты понимаешь, что
я хочу сказать?
Владик, конечно, отлично всё понимал – даже лучше, чем сам
Николас. Человек Возрождения положил другу руку на плечо, с треском съел
яблочко и предостерегающе покачал пальцем:
– Вот тут, Коля, ты не прав. Завидовать никому нельзя,
гиблое это дело. Завидует тот, кто не своей жизнью живет. Если ты живешь своей
жизнью, если делаешь то, для чего тебя Бог создал, – он ткнул куда-то в
потолок, – ты никому завидовать не будешь. Я с тобой сейчас без лажи говорю,
без папанства, а по чистоте. Вот ты кто, историк?
– Историк, – кивнул Николас и отпил из рюмки.
– Так и будь историком. Чего тебе завидовать Владу
Соловьеву? Я ведь, Коля, лихой человек. Разбойник. Я себе рано или поздно шею сверну.
С хрустом, как и жил. А ты давай, книги пиши. Открытия там делай. – Он,
неопределенно покачал вилкой в воздухе. – У вас в ис… исторической науке бывают
открытия? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку. Иначе
какой ты на хрен историк?
Как это верно! Фандорин даже головой замотал. В этот самый
миг он принял решение, которое показалось ему простым и естественным. Да, он
был нетрезв, но от этого решение не становилось менее верным. Ведь правильность
выбора сознаешь не мозгом, а сердцем. Разум может ошибиться, сердце же –
никогда.
Нельзя оставлять Корнелиуса одного, безгласно тянущего из
мрака руку потомку. Нужно не трусить и не отступать, как не трусит и не
отступает Влад. Как Николасу жить дальше, как чувствовать себя полноценным
человеком и относиться к себе с уважением, если он отступится от этой тайны,
откажется от первого настоящего дела, которое подарила ему судьба?
Задохнувшись от полноты чувств, Фандорин тихо сказал:
– Да, Влад, у нас бывают открытия. Еще какие. Я тебе сейчас
такое расскажу…
Он наклонился вперед, чтобы поведать другу про завещание
Корнелиуса фон Дорна, про Либерею и про боярина Матфеева, но тут в кабинет
заглянула Зина, она же Зинуля и Зинок: подняла с пола упавшую салфетку,
осторожно сняла с Владова плеча невесть как туда попавшее перышко зеленого лука
и бесшумно удалилась.
– Владик, а ведь она в тебя влюблена, – громким шепотом
сообщил Николас, когда красавица вышла. – Ей-богу. Ты видел, как она на тебя
смотрит? О-о, дело тут не в том, что у тебя много денег. Поверь мне, она от
тебя без ума.
Соловьев заинтересованно оглянулся на дверь.
– Кто, Зиночка? Нет, ты серьезно? Понимаешь, Коль, у меня
принцип: никаких фиглей-миглей с персоналом, а то не работа – бардак
получается. Зина тут в «Кабаке» администратором. Толковая, я хотел ее на казино
кинуть. Золото баба. Слушай, ты в самом деле думаешь, что она…?
Николас приложил руку к груди и для вящей убедительности
закрыл глаза.
– Сто пудов. Счастливый ты человек, Владик. И денег у тебя
без счета, и красивые женщины тебя любят.
– Это правда, – не стал спорить генеральный управляющий
«Черной горы». – А знаешь, почему? Потому что я к ним легко отношусь – и к
деньгам, и к телкам. Пардон – к женщинам. Тут, Коль, целая философия, я про это
много думал. Деньги – они на самом деле живые. И им в нас, мужиках, нравится то
же, что лялькам… Пардон – женщинам. И к бабам, и к бабкам нужно относиться
легко, весело, но бе-ережно. Невнимания и небрежности они не прощают, понял?
Часто говорят: мистика денег, тайна женской души. Не верь. Нет никакой тайны,
там всё просто и понятно. Ты главное веди себя с ними, как к добрыми корешами.
Не хами, но и не делай из них фетиша. Ферштеест ду одер нихт?[15] Любить их
можно, и очень даже можно, но не слишком доставай их своей любовью,
придерживай. И они сами к тебе потянутся.
– Кто – деньги или женщины? – уточнил Фандорин, слушавший с
чрезвычайным вниманием.
– Оба. То есть обе. – Соловьев задумался над грамматикой, но
так ничего и не придумал. – Извини, Коль. На философию повело. ТЫ мне хотел
что-то рассказать.
Па-па-па-пам! Па-па-па-пам! – запищал свадебный марш, в
десятый если не в пятнадцатый раз за вечер. Николаса не уставало поражать, как
по-разному разговаривает Соловьев со своими невидимыми собеседниками: то на
малопонятном, но интригующем блатном жаргоне, то с изысканными речевыми
оборотами (вроде «не сочтите за труд» и «буду вам бесконечно признателен»), то
по-английски, то по-немецки, то вовсе на каком-то тюркском наречии.
