Жила бы Софья в Англии, могла бы стать великой монархиней,
не хуже рыжей Елизаветы. А так трон достанется хилому Федору Алексеевичу или
его малоумному брату Ивану. Оба вялые, слабые, ни на что не годные. Имелся у
царя еще один сын, маленький Петр Алексеевич, от новой царицы Натальи, но до
трона мальчонке за старшими братьями было далеко. Петр-то как раз и шустер и
резов – вечно за ним мамки и няньки по всему дворцу гоняются. Раз, сорванец,
уселся на пол возле Корнелиуса и давай с ботфорта шпорное колесико откручивать.
Сопел, старался – никак не угомонится. Когда капитан на него потихоньку шикнул,
принц поднял круглые дерзкие глазенки, завертел колесико еще истовей. А
открутит – непорядок, нарушение мундира. Тогда фон Дорн посмотрел по сторонам
(близко никого не было), да и отвесил шалуну щелчка по кудрявому затылку: не
балуй. Царевич, хоть и трех лет всего, а ничего, не разревелся. Вытер нос
парчовым рукавом, испытующе поглядел на большого дядьку в сверкающем железе и,
слава богу, отстал – побежал себе восвояси, на нарышкинскую половину.
К тому времени Корнелиус уже успел разобраться в большой
московской политике и знал, что борьбу за влияние на слабовольного Алексея
Тишайшего ведут две придворные партии: родичи и сторонники прежней царицы,
происходившей из рода князей Милославских – и приверженцы новой государыни
Натальи Нарышкиной.
Сверху нынче были Нарышкины, предводительствовал над
которыми канцлер Матфеев. Фортуна Артамона Сергеевича была сильна, а стояла на
трех столпах. Первый, крепчайший – царица Наталья, которая воспитана в
матфеевском доме, безмерно почитает боярина, батюшкой зовет. Второй столп – давняя
дружба Артамона Сергеевича с царем. Они вместе выросли, были товарищами по
учению и играм. А третий столп – государственные таланты министра. Но эта опора
из всех самая хлипкая, ибо царь Алексей умом невелик и ценит больше не тех, кто
дело делает, а кто умеет его величество распотешить. И тут уж Матфееву не
угнаться за придворными лизоблюдами вроде обер-маршала Хитрово или князя Ивана
Милославского. Главная же надежда Милославских на племянника, кронпринца Федора
Алексеевича – вот взойдет он на престол, тогда и настанет их время, а Матфеев с
Нарышкиными наплачутся.
Ну да царь еще не стар и, скорей всего, переживет хворого
Федора так же, как пережил предыдущего цесаревича Алексея Младшего. Жаль было
только, что живая умом принцесса Софья из другого лагеря – Матфееву и, значит,
капитану фон Дорну, врагиня.
Чуднее всего в этом противостоянии было то, что Иван
Милославский и боярин Матфеев жительствовали в одном и том же Артамоновском
переулке, как бы разделенном незримой границей на две враждующие стороны. У
Артамона Сергеевича одна лейб-гвардейская рота – мушкетеры, у Милославского
другая – копейщики. И те, и другие ставят поперек переулка решетки и караулы,
собачатся меж собой, бывает, что и подерутся. Но поединки и кровопролитие
строго воспрещены, за это с фон Дорна и с капитана копейщиков строгий спрос.
Государь смертоубийства между своими гвардейцами не терпит. Тут если что,
головы полетят, да и самим Ивану Михайловичу с Артамоном Сергеевичем
несдобровать. Поэтому от кровопролития соседи воздерживались, но следили один
за другим зорко, опасались каверз, а больше всего шпионства и измены.
Теперь Корнелиусу было понятно, в чем провинился его
предшественник капитан Митька Веберов, виденный кем-то из матфеевских
лазутчиков у князя Милославского.
* * *
На караулы в Кремль надо было заступать через три дня на
четвертый, в остальное же время мушкетеры состояли при особе и дворе Артамона
Сергеевича. Оберегали его обширную усадьбу, сопровождали боярина в разъездах –
не все, конечно, а избранный десяток, но ротный командир беспременно.
Со временем, приглядевшись к капитану, Матфеев стал его
пользовать не только для охраны, но и для иных поручений, которые мало-помалу
становились всё хитрей и доверенней. Теперь Корнелиус все чаще оставлял роту на
своего помощника, поручика Мирона Собакина, сам же то толмачил для Артамона
Сергеевича, то скакал с наказами в солдатские полки, то чинно, в карете
четверкой, вез послания к иностранным резидентам. Пожалуй, был он теперь не
просто начальник боярской стражи, а самый настоящий адъютант.
Первый царский советник был до власти и дела жаден, забрал
под себя чуть не десяток приказов, и всё ему, ненасытному, казалось мало. И
Посольский приказ, московское министерство иностранных дел, его, и военное
министерство, и Малороссийский приказ, и разные наместничества. Тихое
ведомство. Аптекарский приказ – и тот Матфеев никому не отдавал, держал при
себе, потому что был большим ценителем учености, и даже слыл у московитов
чернокнижником. Лучшую комнату во дворце боярина занимала библиотека –
большущая, томов на триста. Русских книг там было немного (да и откуда бы им,
многим, взяться – печатали на Москве мало), всё больше польские, немецкие,
латинские.
Корнелиус привычки к чтению не имел и в библиотеку заходил
более из-за карт, развешанных по стенам. Рассматривал разные пути к польской да
шведской границе – не то чтоб собирался немедля, завтра же, пуститься в бега, а
так, на будущее. Фортуна, как известно, особа переменчивая. Сегодня ходишь в
шелках и обласкан властью, а завтра не пришлось бы ноги уносить.
Пока же изо всех сил старался угодить боярину, в себе не
разочаровать. Все поручения исполнял в доскональности, но так, чтоб не
переусердствовать – Артамон Сергеевич показного рвения не уважал. Что тебе
ведено, то и сделай, не мельтеши. Судя по тому, что фон Дорна стали приглашать
к столу чаще, даже и при гостях, боярин был своим адъютантом доволен. Корнелиус
великую почесть ценил, держал себя в гостиной зале незаметно: садился с краю,
близко от двери, рта не раскрывал, трубку упаси Боже первым не закуривал.
Дом у Матфеева был замечательно великолепный, другого такого
на Москве нет. И убранством, и обычаем на царский дворец никак не походил.
В государевых теремах расписные, в цветах и травах, потолки,
лавки покрыты бархатом, посуду на пирах подают из чистого серебра, но на полу
грязь и объедки, в покоях темно, смрадно от чеснока и преющих под шубами бояр.
Зато палаты в Артамоновском переулке светлы и чисты.
Просторный двор выложен разноцветными плитами, крыша сияет медью, на коньке –
флюгер в виде рыцаря. Внутри еще роскошней. Стены не голые, как в Кремле, а
обитые золоченой кожей с тиснением. Повсюду гобелены и гравюры, парсуны
европейских монархов вперемежку с белотелыми Венерами и наядами. Мебель не
московская – лавки да сундуки, а настоящая: шпалерные и парчовые кресла, резные
шкафы, в столовой зале венецианские стулья с высокими спинками, в хозяйском
кабинете – огромный глобус, весь в тритонах и морских чудищах.
