Лимерик, сочиненный Н.Фандориным на обеденном столе в ночь с
14 на 15 июня
Заутра блеснул луч денницы,
В таинственной сени гробницы.
У разверстой могилы
Собрались некрофилы
В честь гостя российской столицы.
Глава 8
Двор великого государя.
Новая служба оказалась против прежней не в пример хлопотней
и бессонней, но жаловаться было грех.
Во-первых, рота – чудо что за рота. Солдаты все
муштрованные, сытые, трезвого поведения и чинного облика, каждый за службу
держится, а команды исполняют так – можно голоса не повышать. Уже на второй
неделе стал Корнелиус бранные обороты за ненадобностью забывать, ругаться на
мушкетеров было не за что.
Казарма стояла в трехстах шагах от Матфеевских палат, на
улице Малоросейке. Чистая, светлая, при собственной кухне и арсенале. Но
командиру полагалось квартировать не с ротой, а в дворцовом флигеле, близко от
боярина.
Дом со многими службами находился близ Покровки, в переулке,
который в честь канцлера назывался Артамоновским. Квартиру капитану отвели
просторную, с дубовой европейской мебелью, с голландской печью. Кроме денщика
приставили в услужение еще холопа и девку-портомою. Корм полагался от боярского
стола: когда пригласят, то в горнице (Артамон Сергеевич был в обхождении прост
и нечванлив), а то приносили прямо в комнату.
Отдельного упоминания заслуживала экипировка – такой у фон
Дорна никогда не было. Серебрёная каска и кираса с золотой насечкой; зеленый
парадный мундир с позументами и еще один, повседневный, хорошего английского
сукна. Сапог четыре пары, из них одни лаковые, зеркального блеска. Еще от
боярина, в дар бобровая шуба и шапка на зиму, полдюжины батистовых рубашек, две
пары теплых подштанников. Когда Корнелиус в свободный вечер выбирался в
Немецкую слободу (жалко, нечасто удавалось), то разгуливал меж домов заправским
франтом: новая шляпа со страусовыми перьями, из-под распахнутой матфеевской
шубы виден камзол с шитьем, на боку шпага в новых золоченых ножнах, в одной
руке трость с резным набалдашником моржовой кости, в другой – тонкой работы
табакерка. С сорока-то рублей что ж себя не побаловать.
Выдали капитану казенного коня – несказанного красавца
текинских кровей. Своего прежнего, испанского, Корнелиус продал, хоть и жалко
было. Можно бы и подержать на боярской конюшне – зерно не свое и уход дармовой,
но нечего коню без дела бока наедать. Продал вороного рейтарскому майору Люку
Шарпантьеру – с выгодой, за тридцать два рубля с полтиной. Рейтар, хоть званием
и годами был старше, разговаривал с фон Дорном почтительно, завидовал. Когда
узнал, что тот получает по двадцать пять золотых пистолей на всем готовом,
жалобно заругался по-гасконски: рейтары по мирному времени сидели на половинном
окладе.
С деньгами у Корнелиуса выходил полный порядок. Впервые в
жизни он начал откладывать, и много. А как не откладывать? Вина он не пил – на
Москве пить нельзя, враз сопьешься; в кости не играл – за это Иван Артамонович
по головке не погладит, да и не с кем при нынешнем-то возвышенном положении; на
баб не тратился – разве изредка, на подарок Стешке. Однако из-за большой
занятости теперь бывал у белошвейки реже; да и потом, прибытка от нее было
больше, чем расхода: и угостит, и сама одарит. Недавно подарила воротник
гипюровый брюссельского кружения. Этак за два года можно было на отличный дом
накопить – в Штутгарте или в Тюбингене, с яблоневым садом и даже собственным
прудом. Но где именно купить дом и когда – об этом теперь думалось смутно.
Корнелиус знал, что уедет из России беспременно, но, конечно, не будущим летом,
а позже. Кто ж от своего счастья бежит.
Артамон Сергеевич был щедр. На второй неделе фондорновой
службы зашел в кордегардию и давай оружие проверять – чисто ли содержится,
смазаны ли мушкеты и пистоли, наточены ли шпаги. Остался доволен. Капитана
хвалил, пожаловал пару соболей в десять рублей. Плохо ли?
Обязанности у Корнелиуса были такие. Главная (это не
говорилось, понималось само собой) – охранять самого боярина, его двор и семью,
ну а кроме того, в очередь со стрельцами Стремянного приказа и копейщиками
князя Милославского мушкетеры держали караулы в Кремле. Иногда фон Дорну в
качестве дежурного офицера выпадало стоять при дверях на царских пирах и
посольских приемах. В сияющей кирасе, с обнаженной шпагой в руке он торчал там
недвижным истуканом – вроде и глазом не поведет, а сам видел и примечал многое.
Льстило, что во всем огромном зале оружие у него одного, если не считать
государевых телохранителей-рынд с церемониальными серебряными топориками. Даже
у иноземных послов при входе во дворец отбирали шпаги, о придворных и говорить
нечего. За явление пред светлые государевы очи при сабле или хотя бы кинжале –
смертная казнь, без снисхождения. Всем, стало быть, нельзя, а капитану фон
Дорну можно и даже должно. Вот какое ему (а верней Артамону Сергеевичу)
доверие.
За первые два месяца новой службы насмотрелся Корнелиус и на
город-Кремль, и на придворные обычаи, и на самого Государя Царя Великого Князя
Всея Руси Самодержца.
Кремль замок большой, с тройной стеной и глубоким рвом, а
случись осада – взять его будет нетрудно. Крепость вся старинного строения,
кирпичная, земляных валов нет совсем. Если учинить правильную канонаду из
современных орудий, от стен во все стороны полетят осколки, калеча и убивая
защитников. И башни с колокольнями слишком высоки: сбить такую дуру прицельным
пушечным залпом – полцитадели завалит.
Внутри Кремль напоминал не монаршью резиденцию, а какой-то
муравейник. Бессмысленное и беспорядочное нагромождение деревянных и каменных
построек, соединенных меж собой открытыми и закрытыми галереями. Хоромы по
большей части ветхие, кривые. Над крышами торчат башенки, луковки, крендельки,
флюгера – только вся эта красота до первого большого пожара. Одна зажигательная
бомба из польской или шведской мортиры, и превратится царская твердыня в груду
головешек.
В карауле лучше всего было стоять на спуске с Кремлевского
холма, где разбиты Верхний и Нижний сады, а в них пруды и оранжереи с редкими
фруктами – даже зимой плодоносят винная ягода, лимоны, клубника. Там, вдали от
бояр и дворян, Корнелиус несколько раз видел и самого государя. Его величество
любил прогуливаться меж сих райских кущ – сорвет с ветки померанец либо сливу,
надкусит, выбросит.
