Прошло не сорок минут и не час, а все два, прежде чем
Болотников вернулся. В руках у него была тощая коленкоровая папка, при виде
которой Николас сделался еще пунцовей. Дело в том, что от большого количества
старых и пыльных книг, которыми сплошь были уставлены полки в кабинете главного
специалиста, у бедного магистра начался приступ его всегдашней аллергии: на
щеках выступили гигантские багровые пятна, заслезились глаза, а нос превратился
просто в какой-то артезианский источник.
– Это ода? – гнусавым голосом просипел Фандорин, имея в
виду: «Это она?» – Работнички, – сердито пробурчал Максим Эдуардович, кладя
папку на стол. – Засунули не на ту полку, насилу нашел. Распишитесь вот тут.
– Сейчас…
Николас виновато улыбнулся – от волнения подпись на бланке
получения вышла кривая.
– Вперед, сэр, – поторопил его Болотников. – Вас ждут
великие открытия. Ну, составляйте свои половинки. Я только взгляну, сходятся ли
они, и добегу.
Фандорин смотрел на серую, скромную папку с приклеенным
ярлычком «Фонд 4274, Кромешниковский тайник, 1680-е г.г. (?), 1 ед. хр.. Опись
12» – и все медлил развязывать веревочные тесемки. Откуда это: «И развязать в
опочивальне заветный милой поясок?». Как пальцы дрожат – еще чего доброго
надорвешь хрупкую бумагу.
Взять себя в руки. Самое время сочинить какой-нибудь
легкомысленный лимерик.
– Да что же вы? – не выдержал Болотников. – Я и так вон
сколько времени угрохал. Дайте я сам.
Слегка отодвинул плечом шевелящего губами британца, дернул
за тесемку и осторожно извлек из папки узкий листок.
– Где ваша половина? Давайте сюда. Сложил оба фрагмента на
столе, и сразу стало ясно, что они составляют единое целое. Правда, на правой
половине бумага совсем не пожелтела, а буквы выцвели гораздо меньше, но это
из-за того, что документ триста лет пролежал в полной темноте и лучше
сохранился. Состояние было превосходное, только в одном месте, на левой части
близ стыка, чернела небольшая дырка, проеденная ненасытным Временем.
Максим Эдуардович внимательно посмотрел на воссозданное
письмо, удовлетворенно кивнул.
– Оно самое. Если без вашей хитроумной программы, то возни
минимум на час. Когда закончите, кабинет закройте. Папку сдайте в читальный
зал, ключ оставьте на вахте. Ладно, я побежал – хоть кончик турнира захвачу.
Желаю исторических сенсаций.
С этим ироническим пожеланием архивный Моцарт удалился,
оставив Николаса наедине с завещанием предка.
– Спасибо. До свидадия, – пробормотал Фандорин с явным
запозданием, когда дверь уже закрылась. Сосредоточенно хлюпая носом, он стал
разбирать первую строчку.
« ПАМЯТЬ СИЯ ДЛЯ СЫНКА МИКиТЫ еГДА въ…..» Дальше дело не
пошло – с разбега прочесть каракули капитана фон Дорна не выходило.
Что ж, на то и существует научный прогресс.
Магистр составил половинки поровнее, включил компьютер,
подсоединил ручной сканер и нажал на кнопку «scan».
Николас хотел бы приступить к раскодировке немедленно, но
глаза слезились от проклятой пыли, а из носу так текло, что, пожалуй, разумнее
было отложить этот захватывающий процесс до возвращения в гостиницу. Теперь
ведь письмо никуда не денется – его можно и распечатать, и преобразовать в
удобочитаемый текст.
Скорей в отель! И не на роликах, а на метро – не до
прогулок.
Николас сдал папку и ключ, а перед тем как покинуть архив,
заглянул в туалет – промыть слезящиеся глаза, высморкаться, да и вообще назрела
такая необходимость.
Он стоял у писсуара, глядя перед собой в кафельную стену и
мечтательно улыбался. В голове вертелся детский стишок: «Всё, попалась птичка,
стой, не уйдешь из сети. Не расстанусь я с тобой ни за что на свете».
Кейс был здесь же, рядом, на полу.
Скрипнула дверь, в туалет кто-то вошел. Фандорин не
обернулся – зачем?
Мягкие, почти бесшумные шаги. Так ходят в спортивной обуви,
на резиновой подошве.
Легкий шорох – и кейс вдруг исчез из поля Николасова
углового зрения.
Тут уж он обернулся – и увидел нечто невероятное.
Какой-то мужчина в кедах, желто-зеленой клетчатой рубашке (в
советской литературе такие называли «ковбойками») и синих полотняных штанах с
заклепками преспокойно направлялся к выходу, унося «самсонайт».
– Постойте! – крикнул Фандорин, ничего не понимая. – Это
мой! Вы, верно, ошиблись!
Незнакомец будто и не слышал. Открыл дверь и был таков.
Понадобилось несколько секунд на то, чтобы привести брюки в
порядок не бегать же с расстегнутой ширинкой. Когда Николас выскочил в коридор,
похититель был уже возле лестницы.
– Да стойте же! – заорал Николас. – Что за глупая шутка!
Клетчатый оглянулся.
Молодой. Светлые, наискось зачесанные волосы сбоку свисают
на лоб. Обычное, ничем не примечательное лицо. Старомодные очки, такие носили
лет тридцать назад.
Задорно улыбнувшись, вор сказал:
– Эй, баскетболист, побегаем наперегонки? – И вприпрыжку
помчался вверх по лестнице.
Откуда он знает, что я занимался баскетболом? – оторопел
Николас, но тут же сообразил: ах да, это он про мой рост.
Это был псих, очевидный псих, никаких сомнений. Хорошо хоть
не вниз побежал, а то гоняйся за ним по всему архивному городку. Вверх по
лестнице бежать особенно было некуда – выше второго этажа уже находилась крыша.
Очкарик не очень-то торопился. Раза два остановился,
обернулся, на Николаса и, наглец, еще кейсом помахал, поддразнивая.
Лестничный пролет заканчивался площадкой. Псих толкнул
невысокую дверцу, и открылся ярко освещенный солнцем прямоугольник. Очевидно,
там и в самом деле находился выход на крышу.
Еще не осознав до конца всю идиотскую нелепость
приключившегося казуса, Фандорин взбежал по ступенькам. «Кому рассказать – не
поверят», бормотал он.
Спрятаться на крыше было некуда, да похититель и не прятался
– стоял и ждал у края, обращенного не на Пироговку, а во внутренний двор.
– Всё, побегали. Вы победили, я проиграл, – успокаивающе
произнес Фандорин, осторожно приближаясь к безумцу. – Теперь отдайте мне кейс,
и мы с вами побежим наперегонки в обратную сторону. Идет?
