Преувеличил, конечно. Скажу с присущей мне скромностью — ничего особенного в моей мысли не было. Это он слишком поглупел от любви и не заметил такого простого решения, древнего, как вся наука меча и щита.
Перебирая вместе всех известных слуг и доверенных лиц семьи Капулетти, мы остановились, в конце концов, на Кормилице. Лучше и быть не может! — советовал я ему. Баба хоть и нетрезвая, зато пройдошистая как лиса, видно по ее хитрой роже. Если бы старый Капулетти когда-то не имел с ней грех, открыл я ему небольшую семейную тайну, нашептанную мне Розалиной, ее бы давно уже выставили за ворота. А слабость Кормилицы к вину как раз тот крючок, за который легко потянуть. Да и кто ближе всего к юной Джульетте, кто может быть более полезен в твоем случае, чем она?
Ромео слушал меня как оракула, восторгаясь так искренне, что у меня теплело в душе.
Эх, молодость, молодость — колючая, ершистая, самолюбивая, но на диво бесхитростная…
* * *
Вот так получилось, что однажды вечером в кабачке папаши Бензарио, в тайной комнате, что специально для таких случаев, сошлись за одним столом Ромео, его доверенный друг Меркуцио и Кормилица.
Все трое пили вино и закусывали по случаю постного дня печеной на вертеле рыбой. А так же похлебкой из овощей, медовыми коврижками с начинкой из фруктов и тушеным в горшке утятиной. Утка, хоть и не рыба, но и не совсем мясо, потому что плавает. А значит, Господь не обидится, соглашались все трое.
После вина и закусок разговор стал еще более душевным и доверительным.
— А что, уважаемая Кормилица, хотелось бы мне узнать — любите ли вы звон монет? — издалека заходил Ромео.
— Кто ж не любит, уважаемые господа! — Кормилица с видимым удовольствием глотнула терпкого греческого вина и от удовольствия еще больше сморщила лицо, без того похожее на сучковатое, обгрызенное жуками полено.
— А звон каких монет вы любите, уважаемая Кормилица? — поддержал друга Меркуцио.
— А своих, благородные юноши! Свои, знаете ли, как-то и звенят по-другому…
— Очень достойное рассуждение, свидетельство вашего ума и тонкого музыкального слуха, — одобрил Ромео. — Только мой друг намеревался спросить, предпочитаете ли вы звон дукатов, или флоринов, или других монет?
— Предпочитаю! — не стала отпираться Кормилица, не забывая прикладываться к вину. — Разных предпочитаю! По мне — любая монета хороша, если она звенит. Еще мой любезный муж, упокой Господь его душу, говаривал — любая монета хороша, если она звенит в твоем кошеле…
— Воистину, ваш добрый муж отличался здравостью суждений и благоразумием! — восхитился Меркуцио.
— Отличался! Как раз этим самым… благоумием! — Кормилица звучно икнула и деликатно вытерла ладонью губы — А уж рука у него была тяжелая — не приведи Господи! — мягко улыбнулась она воспоминаниям. — Как глянет, бывало, орлом этаким, как гаркнет: «Ах ты, грязная шлюха! Ах ты, засаленная подстилка под все городские кости!» Это он мне, значит, любил меня очень, ну и ревновал как помешанный… И тут же как вдарит кулаком по столу, аж все горшки в доме откликаются! А вот еще бывало, вышел он однажды в дом, и, нутром чую, смотрит на меня подозрительно…
Понимая, что почтенная женщина может бесконечно погружаться в прошлое, тогда как ее язык ведет себя все более непослушно, Ромео поспешил перебить Кормилицу:
— А что, уважаемая Кормилица, любите ли вы, скажем, флорины?
— Люблю! Очень, к примеру, уважаю флорины…
— А золотые или серебряные?
Кормилица на минуту задумалась, икнула и снова поспешила взяться за чару с вином.
— Пожалуй, что золотые, — решила она. — Нет, против серебряных флоринов я тоже не держу зла, но золотые как-то больше приходятся по душе…
— А дукаты? — уточнил Меркуцио — Дукаты вы любите, уважаемая Кормилица?
— Очень люблю дукаты! — не стала отпираться та. — Больше того скажу, благородные господа, ежели б мне на выбор кто предложил серебряный флорин или золотой дукат, я бы пожалуй предпочла дукаты!
— А динарии, уважаемая Кормилица? Как вы относитесь к французским золотым динариям?
— Люблю! Прям как увижу у кого золотой динарий, просто в грудях все переворачивается! Вот бы, думаю, хоть взять его в руки, подержать… Не больно-то я, конечно, их видела, золотые-то динарии. Мой муж, упокой Господь его душу, чаще приносил в дом себя и свои кулаки. Но вот однажды, благородные господа…
— Воистину, эта почтенная женщина обладает любвеобильным сердцем! — перебивая ее, восхитился Меркуцио.
— Огромным сердцем! — поддержал Ромео. — С таким сердцем не удивительно, что она предпочитает золото серебру!
Кормилица согласно кивала. А может, покачивалась на скамье. Впрочем, скользнув взглядом по столу с блюдами и кувшинами, она быстро нашла опору, взявшись обеими руками за чару.
Меркуцио поспешил подлить ей вина.
— Вот тут, уважаемая Кормилица, у меня кошель с золотом, — начал Ромео, — и мы как раз думаем…
— Вижу, вижу, мой господин! — оживилась Кормилица. — Уж что, что, уж кошель-то я сразу приметила! Тяжелый кошель у вас на поясе — дай Бог каждому. Уж такое кошель хочешь — не хочешь бросается в глаза. Я и то думаю, как бы сделать так, чтобы молодые господа показали мне его поближе… Уж больно, знаете, понравился мне этот узор на коже… Кожа, надо полагать, из Милана?
— Возможно, что из Милана, — согласился Ромео. — Даже, скорее всего из Милана. Извольте-ка посмотреть сами, уважаемая Кормилица!
— А может, не из Милана, — Кормилица внимательно рассмотрела кошель, нежно баюкая его в руках. — В Милане-то выделывают кожу тонкую, мягкую, а эта, пожалуй, погрубее будет… Сдается мне, эта кожа выделана куда северней, — она вознаградила себя за догадливость долгим глотком вина.
— Возможно, что северней, — сказал Меркуцио.
— Да вы и внутри его рассмотрите, уважаемая Кормилица, — добавил Ромео. — А то и домой возьмите, чтоб рассмотреть повнимательнее…
Кормилица охотно распустила завязки и сунула внутрь мясистый, бесформенный нос. Ромео и Меркуцио заинтересованно наблюдали, как нос почти исчез в кошеле. Потом он снова вынырнул на божий свет, лицо оживилось, а с губ сорвался восхищенный возглас:
— О-ё-ё!.. Матерь Божья Пречистая Дева!.. Господи Боже ты мой Всемогущий и Вседержавный!.. Да будь эта кожа хоть из самого пекла — я ваша, молодые сеньоры! Вейте из меня веревки, ходите по мне ногами, делайте со мной что угодно — я ваша душой и телом, щедрые господа! Можете взять меня, когда вам заблагорассудится!
Она ловко спрятала кошель под передник.
— Ну что вы, уважаемая Кормилица, что угодно — не нужно, — улыбнулся Меркуцио. — Во всяком случае, душа останется при вас и тело — в неприкосновенности.
— Жалко… А то — я готова!
— Я не сомневаюсь, — подтвердил Ромео. — Но от вас, уважаемая Кормилица, требуется, в сущности, не так уж много. Скорее даже мало…
