* * *
Если уж на то пошло, Вифиния – не самое плохое место для жизни. С юга ее защищают горы, летом тепло, но не жарко, зима мягкая, хотя и прохладная.
Земля здесь плодородна, приносит всяческие плоды и лесом обильна, берут здесь много леса для кораблей. Доходы казне дают каменоломни, в том числе мраморные, но особенно развита добыча хрусталя.
Приск отправил с императорской почтой письмо из Эфеса в Рим, получил опередившее его послание от Куки, где сообщалось, что Траян непременно выступит этой осенью или зимой, а более ничего интересного в Городе не слышно. Удивительно, что нет вестей от Кориоллы – она обещала написать сразу же, как только прибудет в Комо, – и по всем расчетам письмо обязано уже прийти. Видимо, где-то потерялось или задержалось… Приск оставил стационарию
[46]
денарий с поручением хранить все послания для военного трибуна, которые тот заберет на обратном пути. Потом подумал и отправил послание Плинию, что прибудет вскоре. Следом и сам двинулся в путь. Письмо опередит его на день или два – так что Плиний успеет приготовиться к приему гостей.
Никомедия была городом молодым – в сравнении с извечным своим соперником Антигонеей, которая в нынешние времена именовалась Никеей
[47]
, и уж конечно совсем юная – в сравнении с Гераклеей Понтийской.
Однако столицу, основанную Никомедом Первым
[48]
, старательно украшали, стремясь придать ей воистину имперский блеск. Плиний, разумеется, не отставал от прочих. В провинции процветал пышный эллинистический стиль
[49]
, когда-то в Никомедии при царском дворце работал знаменитый скульптор Дидалс – автор омывающейся Афродиты и Зевса Стратия. Статуя последнего находилось в никомедийском храме, а многочисленные Афродиты копировались местными мастерами десятками – для италийских особняков и загородных вилл. Особенно пышно в городе украшались храмы Деметры и Коры, божественных покровительниц Никомедии. Две улицы, как и положено в римских городах, пересекались под прямым углом. Но сам город имел форму вытянутого ромба. И кроме скульптур, мраморных храмов и пышного дворца наместника, город славен был еще своими великолепными садами.
В самый первый год наместничества Плиния случился в Никомедии сильный пожар, огонь разлился широко, настоящей рекою, сгорели герусия
[50]
и храм Исиды. С того времени Никомедию восстановили, домовладельцам велено было в зависимости от достатка завести у себя либо водяные насосы, либо ведра и лопаты для борьбы с огнем. Но на создание пожарной команды император Траян разрешения не дал – подозревал в подобной коллегии зародыш бунтарского духа и смуты.
Однако при Плинии город преобразился – появился наконец водопровод, а к старому Форуму пристроили новый, куда просторнее прежнего. Впрочем, стройка эта началась еще до наместничества Плиния – но он и подгонял ее, и следил, чтобы работы велись тщательно. И новый храм Великой Матери богов возвели и освятили по местным обычаям опять же при новом наместнике.
Когда военный трибун в начищенных доспехах и алом плаще вошел в атрий дворца, Плиний ахнул, узнавая гостя, вскочил со своего кресла и ринулся навстречу.
Приск успел сказать лишь слова приветствия, как Плиний уже обнимал его. Потом, смахнув слезу, попросил подождать, пока разберется с делами, а уж потом – обещал поговорить по душам. Полчаса ушло на то, чтобы покончить с просьбами терпеливо ожидавших посетителей, после чего Плиний повел гостя в роскошный перистиль, рассказывая по дороге о своих планах. А планы у наместника Вифинии были грандиозные: построить начатый когда-то неведомо кем, а ныне заброшенный канал, чтобы соединить озеро с морским заливом на радость вифинским торговцам. Однако на такие работы надобно было разрешение самого императора. Траян разрешение выдал, но велел прежде выяснить, не стечет ли озеро полностью, если прорыть канал. На этих сложных исследованиях все и заглохло – товары по-прежнему везли сухопутным путем, пока архитекторы спорили друг с другом.
Поведав о проблемах с каналом, Плиний пригласил дорогого гостя на обед, извиняясь, что стол будет скромным, а настоящее пиршество намечено только на следующий день. Услышав, что гость остановился в гостинице, велел немедленно ее покинуть: военный трибун со своими людьми должен расположиться во дворце, здесь им выделят две просторные комнаты. Приск рассыпался в словах благодарности, но уточнил, что прибыл в Никомедию по делу, а путь его лежал вообще-то в Антиохию… «Ах да, Калидром!..» И еще, помнится, наместником обещано возвращение расходов… «Ах да, позвать квестора! Пусть выдаст двести денариев. Надеюсь, расходы не превысили эту сумму…» Вообще-то превысили… «Могу выделить еще сто денариев из своих личных денег…»
Иметь дело с честными людьми ужасно – снова убедился военный трибун, поскольку надеялся как минимум на тысячу.
Но Плиния поблагодарил, и тот остался доволен собой и гостем.
* * *
Разумеется, на обед Приск пожаловал не в доспехах, а в тунике из тонкой шерсти, но кинжал все равно был прицеплен к поясу: военный трибун заметил в шутку, что не доверяет рабам-разрезальщикам и предпочитает сам для себя выкраивать лучшие куски. Плиний слегка поморщился – экая дикость, – но настаивать на разоружении гостя не стал. Впрочем, если бы наместник понаблюдал за Приском чуть дольше, то заметил бы, что тот не пользуется кинжалом – просто оружие у него в ножнах и под рукой, а мясо в самом деле режет сам, отобрав нож у одного из рабов.
Гостей было немного: заседавший в местном буле
[51]
старикан, косноязычный по причине отсутствия зубов, в основном налегал на паштеты; новый архитектор, которого Плиний заполучил ненадолго в свое распоряжение и очень тем гордился; бывший легат, обещавший что-то такое построить то ли в Эфесе, то ли в Никомедии, в благодарность за щедрость желавший, чтобы его статую в полный рост водрузили на самом видном месте перед новым храмом Великой Матери богов.
Плиний так и лучился от счастья, руководя этим скромным провинциальным обществом, крошечной копией далекого Рима. Здесь он был маленьким цезарем, отражением великого Траяна. К слову, выглядел Плиний куда лучше, чем в столице. Он только недавно вернулся с целебных источников, называемых Царскими, куда ездил вместе с женой в надежде, что поездка эта сделает его право троих детей не фиктивным, а вполне даже реальным
[52]
. Его юная жена также казалась счастливой, хотя уезжала из Рима несчастной и почти больной. По виду она была совсем девочка – с тонким личиком и белой кожей, которую местное солнце позолотило, заодно подрумянив щеки.
