Анна догадалась: мальчик не мог играть в детские игры, вести жизнь полноценного подвижного подростка. Много времени проводил дома, поэтому много читал.
– Интересно? – спросил Карнаухов.
– Сталин – не интересно. А Ленин – много лишнего текста.
– А у кого нет лишнего текста?
– У Пушкина. Только те слова, которые выражают мысль.
Анна вспомнила слова Высоцкого: «Растет больное все быстрей…» Природа чувствует короткую программу жизни и торопится выявить как можно быстрее все, что заложено в личность. Поэтому часто тяжело больные дети умственно продвинуты, почти гениальны.
Прием был окончен.
Анна вышла проводить и попрощаться.
– Что передать Марине Ивановне? – спросила Анна.
– Спасибо… За вас…
Рустам заплакал с открытым лицом. Его брови тряслись. Губы дрожали.
В жизни Рустама обозначилась надежда, как огонек в ночи. И эту надежду организовала Анна, которую он еще вчера не знал.
Рустам стоял и плакал. Анна не выдержала. Ее глаза увлажнились.
Мальчик смотрел в сторону. Не желал участвовать в мелодраме. Ему нравилось чувствовать себя сверхчеловеком – презрительным и сильным. Вне и над. Над схваткой.
Должно быть, начитался Ницше.
Анна вернулась в Москву.
Марина, как всегда, ждала ее на дороге.
Анна вышла из такси. Вытащила чемодан, коробки с подарками. Азербайджанцы надарили национальные сувениры.
– Ну как? – спросила Марина вместо «здравствуй».
Этот вопрос вмещал в себя многое: «Видела ли Рустама? Передала ли конфеты? Как он тебе показался? Что он сказал?»
– Симпатичный, – одним словом ответила Анна. Это значило: видела, передала и посмотрела и скромно оценила – симпатичный.
– И ребенок замечательный, – добавила Анна.
– Какой ребенок? – не поняла Марина.
Этот вопрос она уже задавала однажды Джамалу. И у нее было то же выражение лица.
– Сын Рустама. У него врожденный порок сердца. Они приедут в Москву на операцию.
– С женой? – сумрачно спросила Марина.
– Не знаю. Наверное…
Вошли в дом. На столе стояли пироги: с мясом, капустой и черникой. На плите изнемогал сложный суп с самодельной лапшой.
Когда хочешь есть и тебе дают – это счастье.
Уселись за стол.
– А кто их позвал? – спросила Марина.
– Что значит «позвал»? Их же не в гости позвали. По медицинским показаниям.
– А ты при чем?
– Я – врач. Рустам попросил, я помогла. А что? Не надо было?
Марина поджала губы. Анна – это ЕЕ человек. ЕЕ территория. И Рустам позволил себе тащить ТУ, предательскую, жизнь на территорию Марины.
Анна отправила в рот ложку супа. Закрыла глаза от наслаждения. В этом изысканном ужине пряталась вся любовь и забота. И легкое тщеславие: «Вот как я могу».
– Это не суп, – подтвердила Анна. – Это песня.
– А что он сказал? – спросила Марина.
– Кто?
Ничего себе вопрос.
– Рустам, – напомнила Марина.
– Ничего. Спросил, сколько стоит операция в Америке.
– А мне что-нибудь передал?
– Передал: спасибо… – «За вас» Анна опустила. Это могло быть обидно. Хотя и просто «спасибо» – тоже обидно после всего, что было.
Марина опустила глаза.
– Если вы любили друг друга, то почему не поженились? – простодушно спросила Анна.
– У него другая вера, – кратко ответила Марина.
Не скажет же она, что он ее бросил. Стряхнул, как рукавицу.
– Ну и что? У нас почти все врачи другой веры. И у всех русские жены.
– Евреи, что ли? – уточнила Марина. – Так евреи – вечные беженцы. Они выживают.
– Интересная мысль… – Анна улыбнулась.
Ее друзья и коллеги меньше всего похожи на беженцев. Скорее, на хозяев жизни. А татарин Акчурин – вообще Первый кардиолог.
– А какой у него сын? – осторожно спросила Марина.
– Потрясающий. Я бы его украла.
«Мог бы быть моим, – подумала Марина. – Только здоровым. От смешения разных кровей дети получаются лучше. Как котлеты из разных сортов мяса».
– Мальчик похож на Рустама? – спросила Марина.
– Гораздо умнее…
Так. Значит, Рустам показался ей недалеким.
Анна почувствовала себя виноватой, хотя не знала, в чем ее вина.
Они сидели на кухне, пили чай с черникой, и над их головами метались многие чувства.
Хлопнула входная дверь. В доме раздались легкие шаги.
– Кто это? – испугалась Анна.
– Алечка, – хмуро ответила Марина.
– Кто? – не поняла Анна.
– Моя внучка, кто же еще…
Марина по привычке устанавливала свои порядки на чужой территории. А почему ей в ее возрасте надо менять свои привычки? И что особенного, если ребенок подышит воздухом и поест хорошую еду? Здесь всего навалом. Половина выкидывается собаке. И взрослым полезно: не замыкаться друг на друге, а отдавать тепло – третьему, маленькому и растущему. Поливать цветок.
Анна замерла с куском пирога. Стало ясно: она – за порог, Аля – тут же появилась в доме. Марина – самостоятельна и независима. А независимость часто граничит со жлобством. Грань тонка.
Алечка тем временем привычно метнулась к холодильнику, взяла йогурт. Села в кресло с ногами. Включила телевизор.
Передавали какую-то тупую игру. Тупой текст наполнял комнату. Алечка смеялась.
– Выключи телевизор, – потребовала Анна.
– А вы пойдите на второй этаж. Там не слышно, – посоветовала Аля.
– Иди сама на второй этаж! – прикрикнула Марина. – Там тоже есть телевизор.
– Там маленький… – заупрямилась Аля. Но все-таки встала и ушла.
Анна сидела, парализованная открытием. Ее (Анну) не любят. Ее просто качают, как нефтяную скважину. Качают все: и Ферапонт, и Карнаухов, и целая армия больных. Думала, Марина – простая русская душа – жалеет и заботится. Но… Мечтанья с глаз долой, и спала пелена. Как у Чацкого.
Анна отодвинула тарелку и поднялась на второй этаж, в свою спальню.
Телевизор грохотал на втором этаже.
– Иди вниз, – приказала она Але.
– Ну вот… – пробурчала девочка. – То вниз, то вверх…
Однако телевизор выключила.
Алечкой можно было управлять, хоть и через сопротивление.
