Анна лезла с вопросами, нервничала, говорила неоправданно много, заискивала всем своим видом и голосом. Хотела им нравиться, хотела подольше задержать. Журчала, как весенний ручей.
– Помолчи, а? – просил Ферапонт и мучительно морщился. – Метешь пургу.
– А что я говорю? Я ничего не говорю… – оправдывалась Анна.
Слово брал жених. Марина не вникала.
Потом спрашивала:
– Горячее подавать?
На нее смотрели с возмущением, как будто Марина перебила речь нобелевского лауреата.
Марина не могла свести концы с концами. Анна – глава семьи. Все они живут за ее счет, точнее, за счет ее дедушки. Вся недвижимость – квартира, дача, мебель, картины, все богатство – это наследство Анны. Почему они все относятся к ней как к бедной родственнице? И почему Анна не может поставить их на место? Вместо того чтобы выгнать Ферапонта в шею, отдала ему квартиру, купила машину…
Марине было обидно за свою хозяйку. Так и хотелось что-нибудь сказать этой дочке, типа: «А кто тебя такой сделал? Ты должна матери ноги мыть и воду пить…» Но Марина сдерживалась, соблюдала табель о рангах.
Потом родственники уходили довольно быстро.
Дочь тихо говорила в дверях, кивая на Марину:
– Какая-то она у тебя косорылая. Найди другую.
– А эту куда? – пугалась Анна.
– А где ты ее взяла?
– Бог послал.
– С доставкой на дом, – добавлял Ферапонт.
Анна видела: с одной стороны, они ее ревновали, с другой стороны, им было плевать на ее жизнь. Жива, и ладно. У них – своя бурная городская жизнь. Дочь была влюблена в жениха. Ферапонт – в свободу и одиночество, что тоже является крайней формой свободы.
Марина отмечала: родственники вели себя как посторонние люди. Даже хуже, чем посторонние. С чужими можно найти больше точек соприкосновения. Так что – богатые тоже плачут. Этими же слезами.
Анна выходила провожать. Отодвигала миг разлуки.
Родственники садились в машины и были уже не здесь. Взгляд Анны их цеплял, и царапал, и тормозил.
Стук машинной дверцы, выхлоп заведенного мотора – и аля-улю… Нету. Только резкий запах бензина долго держится на свежем воздухе. Навоняли и уехали.
Марина испытывала облегчение. Она уставала вдвойне: собственной усталостью и напряжением Анны.
Анна тоже была рада освобождению. Доставала чистые рюмки.
– Все-таки все они сволочи, – разрешала себе Марина. – И мои, и твои.
– Знаешь, в чем состоит родительская любовь? Не лезть в чужую жизнь, если тебя не просят… Ты лезешь и получаешь по морде. А я не лезу…
– И тоже получаешь по морде.
– Вот за это и выпьем…
Они выпивали и закусывали. Иногда уговаривали целую бутылку. Принимались за песню. Пели хорошо и слаженно, как простые русские бабы. Они и были таковыми.
За это можно все отдать.
И до того я в это верю,
Что трудно мне тебя не ждать,
Весь день не отходя от двери… —
выводили Марина и Анна.
– И что, дождалась? – спросила Марина, прерывая песню.
– Кто? – не поняла Анна.
– Ну эта… которая стояла в прихожей.
– Не дождалась, – вздохнула Анна. – Это поэтесса… Она умерла молодой. И он тоже скоро умер.
– Кто?
– Тот, которого она ждала, весь день не отходя от двери.
– Они вместе умерли?
– Нет. В разных местах. Он был женат.
– И нечего было ей стоять под дверью. Стояла как дура…
– Ну почему же… Песня осталась, – возразила Анна.
– Другим, – жестко не согласилась Марина. – Все вранье.
Она вспомнила Рустама, который врал ей из года в год.
– Все врут и мрут, – жестко сказала Марина. Она ненавидела Рустама за то, что врал. И себя – за то, что верила. Идиотка.
– Но ведь песня осталась, – упиралась Анна.
И это правда. Ничто не пропадает без следа.
Дети не звонили Марине. Может быть, не знали куда. Марина исчезла из их жизни, хоть в розыск подавай. Но и розыск не поможет. Как найти человека, который вынут из обращения: ни паспорта, ни прописки…
Марина тоже им не звонила. Она поставила себе задачу: позвонить, когда купит квартиру. Она знала, что существует фонд вторичного жилья. Люди улучшают условия, старое жилье бросают, а сами переходят в новое. Эти брошенные квартиры легче сжечь, чем ремонтировать. Но существует категория неимущих, для которых и это жилье – спасение. Администрация города продавала вторичное жилье по сниженным ценам, в пять раз дешевле, чем новостройка.
Марина подсчитала: если она будет откладывать все деньги до копейки, то за два года сможет купить себе квартиру.
Анна весь день проводила на работе, и Марина по секрету подрабатывала на соседних дачах. И эти дополнительные деньги тоже складывала в кубышку. Кубышкой служила старая вязаная шапка.
Иногда, оставшись одна, Марина перебирала деньги в пальцах, как скупой рыцарь. Она просила Анну расплачиваться купюрами с большими рожами. Она боялась, что деньги с маленькими рожами устарели и их могут не принять.
Марина подолгу всматривалась в щекастого мужика с длинными волосами и поджатыми губами. Франклин. Вот единственный мужчина, которому она доверяла полностью. Только Франклин вел ее к жилью, прописке и независимости. Сейчас Марина жила как нелегальный эмигрант. Она даже боялась поехать в Москву. Вдруг ее остановят, спросят документы, и препроводят в ментовку, и запрут вместе с проститутками.
Володька и Рустам бросили ее в жизненные волны, карабкайся как хочешь или тони. А Франклин протянет ей руку и вытащит на берег.
Однажды днем зашла соседка, старуха Кузнецова, и попросила в долг сто рублей, заплатить молочнице.
Попросить у Марины деньги, даже в долг, значило грубо вторгнуться в сам смысл ее жизни.
– Нет! – крикнула Марина. – Нету у меня! – И заплакала.
«Сумасшедшая», – испугалась Кузнецова и отступила назад.
Собака Найда, чувствуя настроение хозяйки, залаяла, будто заругалась. Остальные собаки в соседних дворах подхватили, выкрикивая друг другу что-то оскорбительное на собачьем языке.
В середине лета Анна засобиралась в Баку.
В Баку проводилась всемирная конференция кардиологов под названием «Евразия». Съезжались светила со всего мира.
Карнаухов предложил Анне поехать, проветриться. Это была его благодарность за качественную и верную службу.
Узнав о поездке, Марина занервничала, заметалась по квартире.
Открыла бар, цапнула из подарочного фонда самую большую и дорогую коробку конфет «Моцарт». Положила перед Анной.
