Позднее, когда вышел в полк, выгоды от
подросшей и окрепшей науки стали заметнее. Скажем, чистишь денежного человека в
картишки, а он смирно сидит, не обижается на славного малого, корнета Митю
Саввина. Да и на руки приятному партнеру больше нужного не пялится. Плохо ли?
Но и это была только гимнастика, разработка
мышц. По-настоящему наука и талант пригодились шесть лет назад, когда судьба
дала будущему Момусу первый настоящий Шанс. Тогда он еще не знал, что Шанс надо
не ловить, а создавать. Всё ждал, пока удача сама в руки приплывет и боялся
только одного – не упустить.
Не упустил.
Жизненная ситуация у корнета в ту пору
обрисовывалась тухлая. Полк стоял в губернском городе Смоленске второй год, и
все возможности приложения талантов были исчерпаны. Кого мог, обыграл; всё, что
можно было занять, давно занял; полковничиха, хоть и любила Митеньку всей
душой, но денег давала скупо, да еще сильно изводила ревностью. А тут с
ремонтными суммами неосторожность произошла: послан был корнет Саввин на
конскую ярмарку в Торжок, да увлекся, растратил больше допустимого.
В общем, планида складывалась либо под суд
идти, либо в бега пускаться, либо жениться на угреватой дочке купца Почечуева.
Первый вариант, конечно, исключался, и способный юноша всерьез колебался между
вторым и третьим.
И вдруг фортуна дала тузовый прикуп, при
помощи которого обреченную партию вполне можно было вытянуть. Умерла двоюродная
тетка, вятская помещица, завещала любимому племяннику имение. Когда-то, еще
юнкером, Митенька провел у нее скучнейший месяц и от нечего делать слегка
попрактиковался в жизненной науке. Потом про старуху и думать забыл, а вот
тетка тихого, милого мальчугана не забыла. В обход всех прочих племянников и
племянниц одарила в завещании именно его. Не бог весть какая латифундия
досталась Мите: всего тысячонка десятин, да и то в тьмутараканской губернии,
куда приличному человеку и на неделю заехать зазорно.
Как поступил бы обычный, заурядный корнетик,
подвали ему такая удача? Продал бы теткино наследство, покрыл бы казенную
недостачу, отдал бы часть долгов, да и зажил себе по-старому, дурачина.
А как же иначе, спросите вы.
Извольте, вот вам задачка. У вас имение,
которому красная цена двадцать пять, ну тридцать тысяч. А долгов на все пятьдесят.
И, главное, до смерти надоело копейничать, хочется пожить достойно: с хорошим
выездом, в лучших гостиницах, чтоб жизнь была как вечная масленица, и чтоб не
толстая полковница содержала, а самому завести этакую бутоньерку, этакую
туберозу с нежными глазками, стройной талией и звонким смехом.
Хватит плыть щепкой по реке жизни, решил
Митенька, пора брать судьбу за лебединую шею. Тут-то психологическая наука и
пригодилась в полной мере.
Прожил он в захолустной губернии не неделю и
не две, а целых три месяца. Ездил с визитами по соседям, каждому сумел
понравиться на свой лад. С отставным майором, барсуком и грубияном, пил ром и
на медведя ходил (вот страху-то натерпелся). С коллежской советницей,
хозяйственной вдовой, варил варенье из райских яблочек и записывал в книжечку
советы по опоросу. С уездным предводителем, из недоучившихся пажей, обсуждал
новости большого света. С мировым судьей ездил за реку, в цыганский табор.
Преуспел изрядно: оказался одновременно
простым малым, столичной штучкой, серьезным юношей, разудалой душой, «новым
человеком», ревнителем старины и еще верным кандидатом в женихи (в двух
незнакомых между собой семействах).
А когда счел, что почва унавожена достаточно,
провернул все дельце в два дня.
Даже сейчас, спустя годы, когда уж, казалось
бы, есть что вспомнить и чем погордиться, Момус с удовольствием восстанавливал
в памяти свою первую настоящую «операцию». Особенно эпизод с Эврипидом
Каллистратовичем Канделаки, который слыл среди местных помещиков скупердяем и
сутягой, каких свет не видывал. Можно было бы, конечно, обойтись и без
Канделаки, но по юности лет и азартности натуры Митенька любил разгрызать
крепкие орешки.
Выжига-грек был из отставных акцизных.
Человеку этого типа понравиться можно только одним способом – создать иллюзию,
что за твой счет ему удастся поживиться.
Бравый корнет прискакал к соседу на взмыленной
лошади, весь красный, в глазах слезы, руки трясутся. Прямо с порога взвыл:
– Эврипид Каллистратович, спасите! На вас
вся надежда! Перед вами, как на духу! В полк меня вызывают, к аудитору!
Растрата за мной! Двадцать две тысячи!
Письмо из полка и правда было – по ремонтным
грехам. Кончилось у начальства терпение Саввина из отпуска дожидаться.
Митя достал пакет с полковой печатью, достал и
еще одну бумагу.
– Мне через месяц из Дворянского
земельного банка положена ссуда в 25 тысяч под залог тетенькиного имения. Я
думал, – всхлипнул он, отлично зная, что грека не разжалобишь, –
деньги получу и недостачу покрою. Ан нет, не поспеваю! Позор! Только одно и
осталось – пулю в лоб! Выручите, Эврипид Каллистратович, миленький! Дайте мне
двадцать две тысячи, а я вам доверенность на получение ссуды составлю. Поеду в
полк, оправдаюсь, спасу честь и жизнь. А вы через месяц двадцать пять тысяч
получите. И вам выгода, и мне спасение! Умоляю!
Канделаки надел очки, прочел грозное письмо из
полка, внимательно изучил закладной договор с банком (тоже подлинный, честь по
чести оформленный), пожевал губами и предложил пятнадцать тысяч. Сторговались
на девятнадцати.
То-то, поди, была сцена в банке, когда месяц
спустя, в назначенный день, там съехались обладатели всех одиннадцати выданных
Митенькой доверенностей.
Куш получился неплохой, но жизнь после этого,
конечно, пришлось менять самым коренным образом. Да и ну ее, прежнюю жизнь, не
жалко.
Полицейских неприятностей бывший корнет Саввин
не боялся. Империя, слава тебе Господи, большая, дураков много, богатых городов
хватает. Человеку с фантазией и куражом всегда найдется, где покуролесить. А
имя и документы – дело плевое. Как пожелаешь, так и назовешься. Кем захочешь,
тем и будешь.
Что же до внешности, то с ней Момусу просто
исключительно повезло. Он очень любил свое лицо и мог любоваться на него в
зеркале часами.
Волосы дивного блекло-русого цвета, как у
подавляющего большинства славянского туземства. Черты мелкие, невыразительные,
глазки серо-голубые, нос неясного рисунка, подбородок слабохарактерный. В
общем, взору задержаться абсолютно не на чем. Не физиономия, а чистый холст,
рисуй на нем что хочешь.
Рост средний, особые приметы отсутствуют.
Голос, правда, необычный – глубокий, звучный, но этим инструментом Момус
научился владеть в совершенстве: мог и басом гудеть, и тенором обольщать, и
фистулой припустить, и даже дамским сопрано попищать.
