– Пожар! Горим! Люди добрые, горим!
Тут же подхватил и мужской:
– Пожар! Горим! Пожар!
Анисий азартно рванулся к двери, но стальные
пальцы ухватили его за хлястик шинели и притянули назад.
– Я полагаю, это пока спектакль, главное
впереди, – негромко сказал шеф. – Надо дождаться финала. Дверь
смазана неспроста, и лошадка томится неслучайно. Мы с вами, Тюльпанов, заняли
ключевую позицию. А спешить надо только в тех случаях, когда медлить никак
невозможно.
Эраст Петрович наставительно поднял палец, и
Анисий поневоле залюбовался бархатной перчаткой с серебряными кнопочками.
На ночную операцию надворный советник оделся
франтом: длинная бобровая шуба с суконным верхом, белый шарф, шелковый цилиндр,
в руке трость с набалдашником слоновой кости. Анисий был хоть и в рыжем парике,
но впервые вырядился в чиновничью шинель с гербовыми пуговицами и надел новую
фуражку с лаковым козырьком. Однако до Фандорина ему, что и говорить, было, как
воробью до селезня.
Шеф хотел сказать еще что-то, не менее
поучительное, но тут из-за двери раздался такой душераздирающий, полный
неподдельного страдания вопль, что Тюльпанов от неожиданности тоже вскрикнул.
Лицо Эраста Петровича напряглось, он явно не
знал, ждать ли еще или это как раз тот случай, когда медлить невозможно. Он
нервно дернул уголком рта и склонил голову набок, словно прислушивался к
какому-то неслышному Анисию голосу. Очевидно, голос велел шефу действовать,
потому что Фандорин решительно распахнул дверь и шагнул вперед.
* * *
Картина, открывшаяся взору Анисия, была
поистине поразительна.
Над голым деревянным столом, раскорячив ноги,
висел на двух веревках какой-то седобородый старик в гусарском мундире и
сбившемся вниз белом халате. За его спиной, покачивая длинным, витым кнутом,
стоял еропкинский чернобородый головорез. Сам Еропкин сидел чуть дальше, на стуле.
Возле его ног лежал набитый мешок, а у стены, присев на корточки, курили двое
давешних молодцов, что ехали на облучке.
Но все это Тюльпанов отметил лишь попутно,
краем зрения, потому что в глаза ему сразу же бросилась хрупкая фигурка,
безжизненно лежавшая вниз лицом. В три прыжка Анисий обежал стол, споткнулся о
какой-то увесистый фолиант, но удержался на ногах и опустился на колени возле
лежащей.
Когда он дрожащими руками перевернул ее на
спину, синие глаза на бледном личике открылись, и розовые губы пробормотали:
– Какой рыжий…
Слава Богу, жива!
– Это что еще здесь за пытошный
застенок? – донесся сзади спокойный голос Эраста Петровича, и Анисий
выпрямился, вспомнив о долге.
Еропкин с недоумением смотрел то на щеголя в
цилиндре, то на прыткого чиновничка.
– Вы кто такие? – грозно спросил
он. – Сообщники? Ну-ка, Кузьма.
Чернобородый сделал рукой неуловимое движение,
и к горлу надворного советника, рассекая воздух, метнулась стремительная тень.
Фандорин вскинул трость, и конец кнута, неистово вращаясь, обмотался вокруг
лакированного дерева. Одно короткое движение, и кнут, выдернутый из лапищи
медведеобразного Кузьмы, оказался у Эраста Петровича. Тот неспеша размотал
тугой кожаный хвост, бросил тросточку на стол и без видимого усилия, одними
пальцами, стал рвать кнут на мелкие кусочки. По мере того, как на пол отлетали
все новые и новые обрывки, из Кузьмы будто воздух выходил. Он вжал лохматую
башку в широченные плечи, попятился к стене.
– Часовня окружена агентами
полиции, – сказал Фандорин, окончательно расправившись с кнутом. – На
сей раз, Еропкин, вы ответите за произвол.
Однако сидевшего на стуле это сообщение не
испугало:
– Ништо, – осклабился он. –
Мошна ответит.
Надворный советник вздохнул и дунул в
серебряный свисток. Раздалась высокая, режущая уши трель, и в ту же минуту в
часовню с топотом ворвались агенты.
– Этих – в участок, – показал шеф на
Еропкина и его подручных. – Составить протокол. Что в мешке?
– Мой мешочек, – быстро произнес
Самсон Харитонович.
– Что в нем?
– Деньги, двести восемьдесят три тысячи
пятьсот два рубля. Мои денежки, доход от торговли.
– Такая солидная сумма и в мешке? –
холодно спросил Эраст Петрович. – Имеете под нее финансовые документы?
Источники поступления? Уплачены ли подати?
– Вы, сударь, того, на минутку… В
сторонку бы отойти… – Еропкин вскочил со стула и проворно подбежал к
надворному советнику. – Я ведь что, без понятия разве… – И перешел на
шепот. – Пускай там будет ровно двести тысяч, а остальные на ваше усмотрение.
– Увести, – приказал Фандорин,
отворачиваясь. – Составить протокол. Деньги пересчитать, оприходовать, как
положено. Пусть акцизное ведомство разбирается.
Когда четверых задержанных вывели, вдруг
раздался бодрый, разве что чуть-чуть подсевший голос:
– Это, конечно, благородно – от взяток
отказываться, но долго ли мне еще кулем висеть? У меня уж круги перед глазами.
Анисий и Эраст Петрович взяли висящего за
плечи, а полностью воскресшая барышня – ее ведь, кажется, звали „Мими“? –
залезла на стол и распутала веревки.
Страдальца усадили на пол. Фандорин сдернул
фальшивую бороду, седой парик, и открылось ничем не примечательное, самое что
ни на есть заурядное лицо: серо-голубые, близко посаженные глаза; светлые,
белесые на концах волосы; невыразительный нос; чуть скошенный подбородок – все,
как описывал Эраст Петрович. От прилившей крови лицо было багровым, но губы
немедленно расползлись в улыбке.
– Познакомимся? – весело спросил
Пиковый Валет. – Я, кажется, не имею чести…
– Стало быть, на Воробьевых горах были не
вы, – понимающе кивнул шеф. – Так-так.
– На каких таких горах? – нахально
удивился прохиндей. – Я – отставной гусарский корнет Курицын. Вид на
жительство показать?
– П-потом, – покачав головой, молвил
надворный советник. – Что ж, представлюсь снова. Я – Эраст Петрович
Фандорин, чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе, и не
большой любитель дерзких шуток. А сие мой п-помощник, Анисий Тюльпанов.
Из того, что в речи шефа вновь появилось
заикание, Анисий сделал вывод, что самое напряженное позади, и позволил себе
расслабиться – украдкой взглянул на Мими.
Она, оказывается, тоже на него смотрела.
Легонько вздохнула и мечтательно повторила:
– Анисий Тюльпанов. Красиво. Хоть в
театре выступай.
