– Нутко, малый, передай огонек
Божий, – сказал цыган, а когда покоробленный фамильярностью Анисий принял
у него свечку, шепнул голосом Фандорина:
– Еропкина вижу, а где отрок?
Тюльпанов похлопал глазами, пришел в себя и
осторожно показал пальцем.
Объект стоял на коленях, бормоча молитвы и
неустанно кланяясь. За ним на коленях же торчал чернобородый мужичина
разбойничьего вида, но не крестился, а просто скучал, и раза два даже широко
зевнул, сверкнув изрядными белыми зубами. По правую руку от Еропкина, сложив
руки крестом и воздев очи горе, что-то тоненько напевал миловидный юноша. Он
был в белой рубашке, но, впрочем, не такой уж белоснежной, как гласила молва –
видно, давно ее не менял. Однажды Анисий углядел, как блаженный, упав на пол
ничком якобы в молитвенном экстазе, быстро сунул за щеку шоколадку. Тюльпанов и
сам ужасно проголодался, но служба есть служба. Даже когда отлучался донесение
писать, и то не позволил себе на площади пирожка с тешой купить, а уж как
хотелось.
– Вы что это цыганом? – шепотом
спросил он у шефа.
– А кем по-вашему я могу нарядиться,
когда ореховая настойка с п-портрета не сошла? Арапом что ли? Арапу у
Смоленской Богоматери делать нечего.
Эраст Петрович посмотрел на Анисия с укоризной
и вдруг без малейшего заикания сказал такое, что бедный Тюльпанов обмер:
– Я забыл один ваш существенный
недостаток, который трудно превратить в достоинство. У вас слабая зрительная
память. Вы что, не видите: этот блаженный – ваша хорошая и даже, можно сказать,
интимная знакомая?
– Нет! – схватился за сердце
Анисий. – Не может быть!
– Да вы на ухо взгляните. Я же вас учил,
что уши у каждого человека неповторимы. Видите, такая же укороченная розовая
мочка, тот же общий контур – идеальный овал, это редко бывает, и самая
характерная деталь – чуть выпирающий противокозелок. Она это, Тюльпанов, она.
Грузинская княжна. Значит, Валет и в самом деле еще нахальнее, чем я думал.
Надворный советник покачал головой, словно
удивляясь загадкам человеческой природы. После заговорил коротко, обрывками:
– Самых лучших агентов. Непременно Михеева,
Субботина, Сейфуллина и еще семерых. Шесть саней и таких лошадей, чтоб от
еропкинской тройки больше не отставали. Строжайшее конспирирование по системе
„кругом враги“ – чтоб не только объекту, но и посторонним слежка была
незаметно. Вполне вероятно, что здесь где-то болтается и сам Валет. В лицо-то
ведь мы его так и не знаем, да и ушей он нам не показывал. Марш на Никитскую.
Живо!
Анисий, как зачарованный, смотрел на тонкую
шею „отрока“, на идеально овальное ухо с каким-то там „противокозелком“, и лезли
в голову кандидата на классный чин мысли, для церкви и тем более для Великого
Поста вовсе непозволительные.
Он встрепенулся, закрестился и стал
пробираться к выходу.
* * *
Еропкин говел в церкви допоздна и домой
вернулся уже после десяти. С крыши соседнего дома, где мерз филер Лацис, было
видно, как во дворе стали запрягать крытый возок. Похоже, что несмотря на
ночное время, почивать Самсон Харитонович не собирался.
Но у Фандорина и Анисия все уж было готово. От
дома Еропкина в Мертвом переулке выезд был в три стороны – к
Успению-на-Могилках, к Староконюшенному переулку и на Пречистенку, и на каждом
из перекрестков стояло по двое неприметных саней.
Возок действительного статского советника –
приземистый, обитый темным сукном, – выехал из крепких дубовых ворот в
одиннадцать с четвертью и двинулся в сторону Пречистенки. На козлах сидели двое
крепких парней в полушубках, сзади, на запятках, расположился чернобородый.
Первые из двух саней, что дежурили у выезда на
Пречистенку, неспеша тронулись следом. Сзади цепочкой пристроились остальные
пять и на почтительном отдалении покатили за „нумером первым“ – так на
специальном жаргоне назывался передний эшелон визуального наблюдения. Сзади на
„нумере первом“ горел красный фонарь, который задним было видно издалека.
Эраст Петрович и Анисий ехали в легких санках,
отстав от красного фонаря на полсотни саженей. Остальные „нумера“ растянулись
сзади вереницей. Были тут и крестьянские сани, и ямщицкая тройка, и иерейская
пара, но даже самые затрапезные дровни были крепко сколочены, на стальных
ободах, да и лошадки подобраны одна к одной – хоть и неказистые, но ходкие и
выносливые.
Через один поворот (на набережную
Москвы-реки), согласно инструкции, „нумер первый“ отстал, и вперед, по сигналу
Фандорина, вышел „нумер второй“, а „первый“ пристроился в самый хвост. Ровно
десять минут по часам „второй“ вел объекта, а потом свернул налево, уступив
позицию „нумеру третьему“.
Строгое следование инструкции в данном случае
оказалось не лишним, потому что чернобородый разбойник на запятках не клевал
носом, а покуривал цыгарку, и непогода ему, толстокожему, была нипочем, даже
шапкой не покрыл свою косматую голову, хоть поднялся ветер и с небес лепило
крупными мокрыми хлопьями.
За Яузой возок свернул влево, а „нумер третий“
покатил дальше по прямой, уступив место „четвертому“. Сани надворного советника
при этом в чередовании „нумеров“ не участвовали, держались все время на второй
позиции.
Так и довели объекта до пункта следования – к
стенам Новопименовского монастыря, белевшего в ночи приземистыми башнями.
Издали было видно, как от возка отделились
одна, две, три, четыре, пять фигур. Последние двое что-то несли – не то мешок,
не то человеческое тело.
– Труп! – ахнул Анисий. –
Может, пора брать?
– Не так быстро, – ответил
шеф. – Нужно разобраться.
Он расположил сани с агентами по всем
стратегическим направлениям, и лишь потом поманил Тюльпанова – марш за мной.
Они осторожно приблизились к заброшенной
часовне, обошли ее кругом. С противоположной стороны, у неприметной, ржавой
двери обнаружились сани и привязанная к дереву лошадь. Она потянулась к Анисию
мохнатой мордой и тихо, жалобно заржала – видно, застоялась на месте,
соскучилась.
Эраст Петрович приложил ухо к двери, потом на
всякий случай слегка потянул за скобу. Неожиданно створка приоткрылась, не
издав ни единого звука. Из узкой щели забрезжило тусклым светом и чей-то
звучный голос произнес странные слова:
– Куда? В камень превращу!
– Любопытно, – прошептал шеф,
поспешно прикрывая дверь. – Петли ржавые, а смазаны недавно. Ладно,
подождем, что будет.
Минут через пять внутри зашумело, загрохотало,
но почти сразу же снова стало тихо. Фандорин положил Анисию руку на плечо: не
сейчас, рано.
Прошло еще минут десять, и вдруг женский голос
истошно закричал:
