– Это вы допустили Игрек, – отвечает Икс.
– Я?!
– Вы. И такие, как вы. Интеллигенция.
Я делаю круглые глаза. Вернее, я ничего не делаю, они сами становятся круглыми.
– Вы не создали нормальной оппозиции президенту, – растолковывает Икс. – А там, где нет нормальной оппозиции, там возникает Игрек.
Я раздумываю. Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Интеллигенция действительно любила президента, но ведь «от любви беды не ждешь», как пел Окуджава.
– И все-таки Игрек не должно быть, – говорю я. – Его надо перевести на другую работу.
– На какую?
– В зависимости от того, что он умеет делать.
– Предположим, он уйдет. Но что изменится? Ведь дело не в нем… Представьте себе, что у вас потекла на кухне вода. Набралась полная мойка. А потом вода пошла через край. На пол. Понятно?
– Понятно.
– Так вот, убрать Игрек – это все равно, что вытирать воду на полу. А вода все равно прибывает. Значит, что надо делать?
– Завернуть кран, – говорю я.
– Правильно, – соглашается Икс. – Надо завернуть кран.
– А что есть кран? – спросила я.
В это время к Икс подошел единомышленник, что-то сказал на ухо. Они отошли. Мне показалось, они пошли сколачивать оппозицию президенту.
Но ведь оппозиция есть. Они орут в телевизоре. И, пользуясь выражением Юрия Карякина, у них «такие рожи». У них на рожах все написано. Чем такая оппозиция, лучше никакой.
Напротив меня сидит известный писатель. Ест. Его тарелка, вернее, содержимое тарелки, напоминает миниатюрный стог сена. Одно навалено на другое. И много. Рядом сидит посол иностранной державы. На его тарелке изящный натюрморт: веточка петрушки, звездочка морковки, в середине – листик мяса. Может, рыба. Но это отдельная тема.
– Послушай, – спросила я у писателя. – Что есть кран?
– Какой кран?
Я пересказала разговор с Икс. Писатель выслушал.
– А зачем это тебе? – спросил он. – Пишешь и пиши. Писатель должен писать, независимо от времени, от географии и всей этой ерунды.
– Это не ерунда, – сказала я. – Это наша жизнь.
– Нельзя долго болеть. Надо или умирать, или выздоравливать.
– Ты о чем? – не поняла я.
– Обо всем этом. Об Икс, Игрек и Зет. Пусть делают что хотят. Надоело.
Писатель посмотрел на меня глазами свежемороженой рыбы. Они не выражали ничего.
Я поднялась и вышла в сад. Из сада был виден мой дом. Но мой дом находился в России, а здесь я была за границей. В Швеции. Это ощущалось во всем, даже в зеленой травке под ногами. Она росла не кое-как, она была густо посеяна, потом подстрижена и напоминала зеленый ковер.
Ко мне приблизился Журналист с бокалом. Он работает по совместительству светским львом. Куда бы я ни пришла, везде он с бокалом и шейным платком вместо галстука.
– Хочешь, я сознаюсь тебе в одной тайне?
Я ждала.
– Ненавижу журналистов и жидов, – открыл он свою тайну.
– Но, по-моему, ты и первое, и второе, – удивилась я.
– Ничего подобного. Я крещеный.
– А что это меняет?
– Национальность – это язык, культура и воспитание. Мой язык и моя культура – русские. Значит, я русский человек. А химический состав крови у всех одинаковый.
Он был возбужден. От него пахло третьим днем запоя.
Я подумала: иудейский Вседержитель строг до аскетизма, ничего лишнего не позволяет. А православие разрешает грешить и каяться. Журналист активно грешит и кается в своих статьях. Он пишет о себе: я плохой, очень плохой, отвратительный. Но за этим просматривается: я хороший, я очень хороший. Я просто замечательный…
Я приготовилась спросить у него: что есть кран, и даже начала пересказывать свою беседу с Икс. Но в это время в конце зала появилась официантка с подносом. На подносе, играя всеми цветами, стояли напитки: золотистое виски, рубиновое куантро, чистая голубоватая водка. Журналист устремил свой взгляд на все это великолепие и пошел по направлению взгляда. Остальные темы его волновали много меньше.
Подошел известный Скульптор. Он был высокий, что немаловажно.
Так приятно разговаривать с мужчиной, глядя снизу вверх. Так надоело разговаривать на равных. Я – антифеминистка.
Скульптор стал рассказывать, что собирается создать памятник крупному полководцу.
– А какой он был? – спросила я.
– А вы не знаете?
– Знаю. Но мне интересно ваше видение.
– Русский мужик.
– А еще? – спросила я.
– А что может быть еще? – удивился Скульптор.
– Понятно… – сказала я.
– Что вам понятно? – Скульптор напрягся, как зонтик.
Подошла официантка, предложила спиртное. Я выпила кампари, после чего мир стал прекрасен и располагал к откровенности.
– Что вам понятно? – переспросил Скульптор.
– То, что вы трехнуты на русской идее.
Трехнуты – значит сдвинуты и ушиблены одновременно.
– А вы на чем трехнуты? – настороженно поинтересовался Скульптор.
– На качестве труда, – сказала я и простодушно поглядела на Скульптора снизу вверх. Он был хоть и трехнутый, но красивый.
Скульптор почему-то обиделся и отошел.
Прием подходил к концу. Гости прощались с послом и его женой. Она выслушивала теплые слова и широко улыбалась. А посол не улыбался широко. Чуть-чуть… У него характер такой. Народу было много, человек сто. И каждому досталось от ее широкой улыбки и от его чуть-чуть.
Я подошла к Режиссеру.
– Ты на машине? – спросил он.
– Нет. Я рядом живу.
Мы вышли из посольства. Перед домом на площадке стояли длинные черные машины. По громкоговорителю объявляли: «Послу Голландии – машину!» И одна из длинных машин, как корабль, плавно причаливала к самому подъезду.
– А ты пешком идешь… – сказала я Режиссеру.
Я знала Режиссера давно. Он руководил студенческим театром, был худой и влюбчивый. Теперь у него свой театр. Он не худой и влюбчивый. Что-то изменилось, что-то осталось по-прежнему. Он по-прежнему много и хорошо работает. У него по-прежнему нет денег. Только слава.
– Это верно, – подтвердил Режиссер. – Пешком иду.
– А ты бы хотел машину с шофером?
Я имела в виду положение, дающее машину с шофером и громкоговорителем.
– А зачем? – искренне удивился Режиссер. – Пройтись пешком, на ходу придумать сцену. Потом поставить. Разве это не самое интересное?
