Вечером Рустам появился у Марины — с натюрмортом из сезонных овощей и фруктов, с куклой для Снежаны и с любовью для Марины, которая буквально хлестала из глаз и стекала с кончиков пальцев. Но в двенадцать часов ночи он засобирался домой, что странно. Рустам всегда ночевал у Марины. За ночь тела напитывались друг другом, возникала особая близость на новом, на божественном, уровне. Для Марины эта близость была важнее, чем оргазмы.
— Не могу остаться, — сказал Рустам. — Мама заболела.
Мама — это святое. Марина поверила.
Мама болела долго. Год. Потом другой. Что же делать? Возраст…
Марина постепенно привыкла к тому, что он уходит. Ничего страшного. Ведь он возвращается…
Рустам приходил два раза в неделю: понедельник и четверг. Два присутственных дня. Остальное — с мамой. Этот режим устоялся. В нем даже были свои преимущества. Оставалось больше времени для детей.
Саша постоянно пропадал где-то, как мартовский кот. Приходил домой только поесть. Марина вначале волновалась, потом смирилась. Мальчики вырастают и вылетают, как птицы из гнезда.
Снежане — тринадцать лет, переходный возраст. Школа. Володька, законный отец, не интересовался детьми. Жил где-то в Иркутске со своей армянкой. Там тоже было двое детей.
Марина не понимала, как можно быть равнодушным к своей крови, к родной дочери, тем более она такая красивая и качественная. Чужие восхищаются, а своему все равно. Мусульмане так не поступают. Южные народы чадолюбивы. Лучше бы Рустаму родила. Но это если бы да кабы…
Снежана сидела в углу и учила к школьному празднику стихотворение Есенина. «Гой, ты, Русь моя святая…»
— Что такое «гой»? — спросила Снежана.
— Значит — эй, — объяснила Марина.
— Тогда почему «гой»?
Марина задумалась. Если бы они жили в России, такого вопроса бы не возникло. Она вздохнула, но не горько. Марина родилась в Баку, впитала в себя тюркские обороты, культуру, еду. Она любила этот доверчивый красивый народ. Она пропиталась азербайджанскими токами и сама говорила с легким акцентом. И не избавлялась от акцента, а культивировала его. И русское тоже любила — блины, песни, лица…
Марина была настоящей интернационалисткой. Для нее существовали хорошие люди и плохие. А национальность — какая разница…
Однажды Рустам уехал в Москву, в командировку. Сказал: на повышение квалификации. Он рос по службе и уже ходил в чине полковника.
Позвонил из Москвы и сообщил, что вернется через три дня, во вторник.
— Что приготовить: голубцы или шурпу? — радостно прокричала Марина.
— То и другое, — не задумавшись ответил Рустам.
Марина поняла, что он голодный и хочет есть. Где-то шатается, бедный, среди чужих и равнодушных людей. А он привык к любви и обожанию. Его обожает мать, Марина, ее дети, брат Джамал. Он просто купается в любви, а без нее мерзнет и коченеет. Кровь останавливается без любви.
— Как ты там? — крикнула Марина.
— Повышение квалификации, — крикнул Рустам.
Телефон щелкнул и разъединился.
Вечером позвонил встревоженный Джамал. Они были с Мариной знакомы и почти дружны. С женой Джамала Марина не общалась. Она видела, что та воспринимает ее вторым сортом. Не то чтобы джуляб, но не далеко.
— Рустам звонил? — спросил Джамал.
— Да. Он приедет во вторник, — услужливо сообщила Марина.
— А ребенок?
— Какой ребенок? — не поняла Марина.
— Его оставляют на операцию или нет? Что сказал профессор? — допытывался Джамал.
— Какой профессор? — Марина ничего не понимала.
Джамал замолчал. Трубку взяла его жена.
— Ребенка оставляют на операцию или отказались? — четко спросила жена.
— Какого ребенка?.. — повторила Марина.
— А ты ничего не знаешь?
— Что я должна знать?
Жена брата помолчала, потом сказала:
— Ладно. Разбирайтесь сами. — Бросила трубку.
Марина осела возле телефона… Во рту стало сухо. Она постаралась сосредоточиться. Итак: Рустам с каким-то ребенком поехал в Москву. Не на повышение квалификации, а показать профессору. Нужна операция. Значит, ребенок болен. Чей ребенок? Джамала? Но тогда Джамал сам бы и поехал. Значит, это ребенок Рустама. Он женился, и у него родился больной ребенок.
Марина вспомнила, как он рыдал на школьном крыльце. Вот тогда и женился. И с тех пор стал уходить домой ночевать.
Все выстроилось в стройную цепь. Обман вылез, как шило из мешка.
Рустам вернулся. Появился во вторник, как обещал. Его ждали голубцы и шурпа.
Он ел, и губы его лоснились от жира, капли стекали по подбородку.
Марина не хотела портить ему аппетит, но когда он отодвинул тарелку и отвалился, спросила:
— Что сказал профессор? Он берется делать операцию или нет?
Рустам навел на Марину свои голубые глаза и смотрел незамутненным взором.
— Ты женат, и у тебя ребенок, — сказала Марина в его голубые честные глаза.
— Кто сказал?
— Джамал.
— А ты слушаешь?
— Еще как…
— Врет он все. Он мне завидует. Он не любит жену, просто боится. Не слушай никого.
У Рустама было спокойное, чистое лицо, какого не бывает у лгунов. Ложь видна, она прячется искоркой в глубине глаз, растекается по губам. Марина усомнилась: кто же врет — Рустам или Джамал? Можно спросить, устроить очную ставку. Можно в конце концов приехать к нему домой. Предположим, она увидит жену и сына. И что? Она скажет: ты меня обманул. Но разве он обманывал? Разве он обещал жениться? Он только любил. И сейчас любит. Оставил больного ребенка — и к ней. Любовь к женщине сильнее, чем сострадание. Рустам был любовником и остался им. И все же мать Марины оказалась права: они женятся на своих.
— Слушай только меня, и больше никого! — приказал Рустам и вылез из-за стола. — Все завидуют. Ни у кого нет такой любви…
Он икнул и пошел в душ.
Марина стелила кровать, но движения ее рук были приторможены. Руки уже не верили. И это плохой знак.
Потом они легли. От Рустама пахло не земляникой, как прежде, а тем, что он съел. Мясом и луком. Он дышал ей в лицо. Марина не выдержала и сказала:
— Пойди сполосни рот.
Рустам тяжело слез и пошел голый, как неандерталец. Было стыдно на него смотреть. И это тоже плохой знак.
Саша уехал первым. Он отправился в Москву с азербайджанскими перекупщиками овощей. В Москве торговал на базаре. Азербайджанцы держали его за своего. Акцент въелся как родной.
