Алена была убеждена, что люди произошли не поголовно от обезьян, а каждый от своего зверя. Алена — от кошки. Николаев — конь, но не крупный, а пони. Возможно, и осел. Этот, в середине толпы, происходил от льва. У него было тяжелое царственное лицо. Каждая черта в нем была тяжела и значительна. Алена догадалась, что это директор. Директор молчал, но внимание всех людей было направлено в его сторону, как стрелка компаса к северу.
Какой-то человек что-то говорил Директору, суетясь словами и интонацией. Директор слушал, и по его лицу было заметно, что ему это не интересно. У Директора было такое выражение, будто ему тоже все надоело. Но не сегодня, как Алене, а лет двадцать назад. И с тех пор каждый день. Это было застарелое хроническое «надоело».
Что ему надоело? Работа? Нет. Он, похоже, любил и понимал свое дело. Мужчине дело не надоедает.
Жизнь? Нет. После пятидесяти люди понимают и ценят жизнь.
Может быть, он мучает женщину и мучается сам? А может быть, он мучит двух женщин и мучится вдвойне.
Директор слушал человека, который что-то пришептывал и приплевывал ему на ухо — доказывал, что он тот самый гений, которого ищут — ищут, не найдут. Директор, должно быть, слышал это не раз. Ему хотелось сказать: «Да замолчите вы, надоело». Но перебивать было неудобно. Он слушал терпеливо, и глаза его были свинцовые…
Алена поднялась со стула. Переходила глазами от одной головы к другой. Николаева не было. Она сначала почувствовала, что его нет, а потом уж увидела, что его действительно нет. Пропустить его она не могла. Значит его нет и не было.
Алена протиснулась к директору и спросила:
— А где Николаев?
Директор посмотрел на Алену, будто она была движущийся предмет. Не «кто», а «что».
— Какой Николаев? — не понял Директор.
— Из отдела технической информации, — подсказали за спиной.
— А… Николаев, — вспомнил Директор. — А в самом деле, где Николаев? Почему его нет?
— Может, забыл? — предположил тот, что нашептывал.
— Ну, нет… — сказал другой.
— Почему же нет? — оживился Директор. — Вполне мог и забыть. Молодой человек, а никакой ответственности. Никакого тщеславия?
— На себя лучше посмотрите, — обиделась Алена.
— В каком смысле? — Директор посмотрел на Алену. В его глазах обозначилось любопытство.
— Он схему три месяца чертил, а вы ее потеряли.
— Какую схему?
— Ну не схему… Чертеж… Он с утра до вечера над ним сидел, только про него и говорил. Всю голову своим чертежом заморочил. А вы потеряли.
— Я?
— Ну, не вы. Кто-то из ваших. Тоже начальник.
— Как же так?
— А я откуда знаю? Наверное, положил куда-то, а куда — забыл. Может, в такси оставил, пьяный был…
— А почему я об этом ничего не знаю? Где Николаев?
— Я первая спросила.
Директор оглядел присутствующих.
— Я его сегодня не видел, — сказал один.
— Может, заболел, — предположил другой.
— Заболел… — задумчиво догадалась Алена. — У него хроническая пневмония. Он вообще простудливый.
— А вы ему кто? — спросил Директор.
— Я ему никто, — вспомнила Алена. — С сегодняшнего дня… А то, что он диссертацию не пишет, так это даже честнее. Сейчас все пишут, как летописцы. Всеобщая грамотность. Палкой кинешь, в кандидата попадешь.
Директор смотрел на Алену без раздражения, как лев на кошку. Может быть, почувствовал их родственность, ведь в конце концов — лев тоже кошка.
— Ну, я пойду, — предупредила Алена и действительно пошла, отодвигая от деловых людей свой праздничный облик.
Перед тем как скрыться за дверью, обернулась и тщательно попрощалась с секретаршей.
…Телефона у Николаева не было. Он жил в новом районе, и телефон здесь планировали на 1979 год.
Дверь отворила мамаша Николаева. Это была кокетливая старуха. Вечная женщина. Алена про себя называла ее «жабка» — уменьшительно от слова «жаба». Жаба — грубо. А жабка — как раз.
Николаев был связан со своей мамой таким образом, будто ему при рождении забыли обрезать пуповину, и у них до сих пор общее кровообращение. Николаеву шел тридцать второй год, но он был пристегнут к жабкиной юбке большой английской булавкой.
Таких мальчишек в своем отрочестве Алена дразнила «мамсик». У них во дворе жил такой. У него, наверное, было какое-то имя, но его никто не знал. Все звали его «мамсик».
Иногда Николаев устраивал бунт и исчезал. Жабка не волновалась. Она знала: ее бре-ке-кекс вернется в болото, она накормит его червями и личинками и сама приведет ему дюймовочку. Так оно и бывало!
Однажды жабка сказала Алене: «У меня в вашем возрасте уже было двое детей». Алена ее поняла. Она хотела сказать: «Выходите замуж, обзаводитесь семьей, а не теряйте времени возле моего сына. Все равно у вас с ним ничего не получится».
Алена и жабка не нравились друг другу. Без причин.
Просто не совпадали электрические поля. А может быть, была причина: Николаев. У них был один объект любви, и каждой хотелось владеть им безраздельно.
— Здравствуйте, — поздоровалась Алена.
— Добрый день, — отозвалась жабка, несколько удивившись появлению Алены и ее боевому оперению.
— А Саша дома? — спросила Алена.
— Саша на работе, — ответила жабка очень вежливо и даже как бы сострадая, что Алена до сих пор не обзавелась семьей, а бесперспективно бегает за ее сыном.
— Его на работе нет. Я только что оттуда.
— Не знаю. Во всяком случае, мне он сказал, что он ушел на работу.
Алене захотелось сказать: «жаба». Но она справилась с желанием и сказала:
— До свидания.
Алена спустилась пешком до первого этажа. Вышла на улицу.
Двор перед домом был засажен зеленью. Высокая костистая старуха широко шагала, как послушник, тащила за собой шланг.
Алена остановилась в раздумье. Николаев пошел на работу и не пришел на работу. Значит, что-то случилось.
Может быть, он попал под машину?
Она подняла голову, разыскивая глазами окна Николаева.
Жабка маячила в окне, и даже отсюда были видны ее остановившиеся встревоженные глаза. Видимо, ход ее мыслей был тот же, что и у Алены. Определенные ситуации рождают определенный штамп мышления.
— Вера Петровна! — позвала Алена.
Жабка тут же высунулась в окно.
— А вы не знаете, где бюро несчастных случаев?
Жабка тут же исчезла, может быть, рухнула в обморок.
Алена подождала немножко, потом пошла, в раздумье, к автобусной остановке.
