— Адам… — тихо позвала Инна.
Он не отозвался.
— Адам!
Он, не просыпаясь, застонал от нежности. Нежность стояла у самого горла.
— Я не могу заснуть. Я не умею спать вдвоем.
— А?
Адам открыл глаза. В комнате было уже светло. Тень от рамы крестом лежала на стене.
— Ты иди… Иди к себе, — попросила Инна.
Он не мог встать. Но не мог и ослушаться. Она сказала: иди. Значит, надо идти.
Адам поднялся, стал натягивать на себя новый костюм, который был ему неудобен. Инна наблюдала сквозь полуприкрытые ресницы. Из окна лился серый свет, Адам казался весь дымчато-серебристо-серый. У него были красивые руки и движения, и по тому, как он застегивал пуговицы на рубашке, просматривалось, что когда-то он был маленький и его любила мама. Инна улыбнулась и поплыла в сон. Сквозь сон слышала, как хлопнула одна дверь, потом другая. Ощутила свободу, которую любила так же, как жизнь, и, засыпая, улыбнулась свободе. Провела ладонью по плечу, с удивлением отмечая, что и ладонь и плечо — не прежние, а другие. Раньше она не замечала своего тела, оно имело как бы рабочее значение: ноги — ходить, руки работать. Но оказывается, все это, вплоть до каждой реснички, может существовать как отдельные живые существа и необходимо не только тебе. Гораздо больше, чем тебе, это необходимо другому человеку. Инна заснула с уверенностью, что она — всесильна и прекрасна. Ощутила себя нормально, ибо это и есть норма — слышать себя всесильной и прекрасной. А все остальное — отклонение от нормы.
Птицы молчали, значит, солнце еще не встало. Облака бежали быстро, были перистые и низкие.
Цвела сирень. Гроздья даже по виду были тугие и прохладные. Адам посмотрел на небо, его глаза наполнились слезами. Он заплакал по жене. Ему бесконечно жаль стало свою Светлану Алексеевну, с которой прожил двадцать лет и которая была порядочным человеком. Это очень ценно само по себе — иметь дело с порядочным человеком, но, как оказалось, в определенной ситуации это не имело ровно никакого значения. Он понимал, что должен уйти от нее, а значит, нанести ей реальное зло.
Адам пошел по аллее к своему корпусу. Деревья тянулись к небу, ели сплошные, а березы — ажурные. Одна береза лежала поваленная, с выкорчеванными корнями. Корни переплелись, как головы звероящера. У одной головы болел зуб и корень-рука подпирал корень-щеку. «Инна», — подумал Адам.
Пробежал ежик. Он комочком перекатился через дорогу и нырнул в высокую траву. «Инна», — подумал Адам.
Все живое и неживое слилось у него в единственное понятие: Инна.
Облака бежали, бежали, бежали… Адам остановился, вбирая глазами небо и землю, испытывая гордый человеческий настрой души, какого он не испытывал никогда прежде. Он был как никогда счастлив и как никогда несчастен.
На завтрак Инна пришла позже обычного. Адам ждал ее за столом.
Она волновалась — как они встретятся, что скажут друг другу. Тот человек, которого она любила, умел сделать вид, что ничего не случилось. И так у него это ловко выходило, что Инна и сама, помниться, усомнилась. И засматривала в его безмятежное лицо.
Инна подходила к столу — прямая и независимая, на всякий случай, если понадобится независимость. Адам поднялся ей навстречу. Они стояли друг против друга и смотрели, молча — глаза в глаза, и это продолжалось долго, почти бесконечно. Со стороны было похоже, будто они глядят на спор: кто дольше?
Кто-то очень умный, кажется даже царь Соломон, сказал о любви: тайна сия велика есть. Тайна — это то, чего не знаешь. Когда-то вода тоже была тайной, а теперь вода — это две молекулы водорода и одна кислорода. Так и любовь. Сейчас это тайна. А когда-нибудь выяснится: валентность души одного человека точно совпадает с валентностью другого и две души образуют качественно новую духовную молекулу.
Адам и Инна стояли и не могли снять глаз друг с друга, и сердце стучало, потому что шла цепная реакция, объединяющая души в Любовь.
— Панкратов! К телефону! — крикнула уборщица тренированным горлом.
— Это меня, — сказал Адам.
— Кто? — испугалась Инна. Ей показалось, он сейчас уйдет и никогда не вернется, и душа снова останется неприкаянной, как детдомовское дитя.
— Не знаю.
— Панкратов! — снова гаркнула уборщица.
— Я сейчас, — пообещал он и пошел.
Инна села на стул и опустила глаза в тарелку.
— Можно я у вас спрошу? — обратилась клоунеса. Она не начала сразу с вопроса, который хотела задать, а как бы деликатно постучалась в Инну.
Инна подняла глаза.
— Мне сегодня снилось, будто меня кусала кошка.
— Больно? — спросила Инна.
— Ужасно. Она сцепила зубы на моей руке, и я просто не знала, что мне делать. Я боялась, что она мне выкусит кусок.
— Надо было зажать ей нос, — предложил завязавший алкоголик.
— Зачем?
— Ей нечем стало бы дышать, и она разжала бы зубы.
— Я не догадалась, — клоунеса подняла брови.
— Между прочим, я тоже ужасно боюсь кошек, — сказала жена алкоголика. — Вот я иду мимо них и никогда не знаю, что у них на уме.
Вернулся Адам. Он сел за стол и начал есть.
— Это очень хороший сон, — сказала Инна. Она сказала то, что клоунеса хотела от нее услышать.
Людям совершенно не обязательно заранее знать плохую правду. Плохая правда придет сама и о себе заявит. Людям надо подкармливать надежду.
Клоунеса радостно закивала, поверила, что кусающая кошка — вестник прекрасных перемен.
— Жена? — тихо спросила Инна.
Он кивнул.
— Ты уезжаешь?
Он кивнул.
— Навсегда?
— На полдня. Туда и обратно.
Адам поднял глаза на Инну, и она увидела в них, что цепная реакция его души уже совершилась и никакие звонки не в состоянии ее расщепить. Инна хотела улыбнуться, но сморщилась. Она устала.
— Жена уезжает в командировку. Некуда девать собаку. Она попросила, чтобы я ее забрал.
— А как ее зовут? — спросила Инна.
— Кого? Жену?
— Собаку.
— Радда… Она вез время радовалась. Мы ее так назвали.
— Глупая, что ли?
— Почему глупая?
— А почему все время радовалась?
— Оттого что умная. Для радости найти причины гораздо сложнее, чем для печали. Люди любят себя, поэтому им все время что-то для себя не хватает. И они страдают. А собаки любят хозяев и постоянно радуются своей любви.
— Я тебя провожу, — сказала Инна.
— Проводишь и встретишь.
Адам вернулся к вечеру и повел Инну в деревню Манино — ту самую, где шел суд.
