— Это ктой-то к нам пришел? — смеясь губами и глазами, ласково спросила Соня.
Варвара стала думать, что ответить, но Соня кинула ее оземь, потом села сверху и стала драть за волосы. Бабы обрадовались дополнительному веселью. А Сережа вышел на крыльцо, стоял, курил, будто все происходящее не имело к нему ни малейшего отношения. Поглядывал на горизонт, где к небу прилепилась темная полоска леса.
От тоски и обиды, в темном мстительном чувстве Соня тайно желала ему смерти. Это было весной сорок первого года. А через два года Сережа сгорел живой в танке. Принял адские мучения.
После войны Варвара переехала к сестре в Москву, поселилась в деревянном домике с палисадником. Такой домик стоял в самом центре Москвы, и получалось, что Варвара живет и в городе и в деревне.
Работала в прачечной на гладильной машине. Гладь не гладь, все равно помнется. Варвара жила будто по привычке. Никого не любила, и ее никто не любил.
Варвара жила без любви и привыкла к этому состоянию. Человек не собака. Ко всему привыкает.
По ночам, перед тем как заснуть, Варвара закрывала глаза и бежала, бежала, бежала.
Она бежала по полю, а посреди поля горел танк.
Варвара выдергивала оттуда Сережку, охлопывала с него огонь, потом ложилась на него, загораживая снизу землей, а сверху собой. Загораживала от войны, от Сони, от судьбы.
А прошлым летом Сережа повадился приходить к ней во сне. Придет, сядет на стул, как ни в чем не бывало разговаривает, шутит.
Варвара сначала ничего, а потом осторожно сказала: «Сережа, а ведь ты умер».
А он ей: «Так ведь и ты умерла».
…Возле Варвары Тимофеевны остановилась женщина, положила двадцать копеек. Приняла за нищенку.
Варвара Тимофеевна смутилась, встала с паперти, отошла к двери. Поп все не шел.
В нише над дверью была изображена Богородица. Дева Мария.
Варвара Тимофеевна постояла возле Девы Марии, потом оглянулась тихонечко и, чтобы никто не видел, нежно погладила ее по круглой детской щеке.
Соня жила в Ленинграде на улице Александра Матросова.
Варвара Тимофеевна приехала в Ленинград рано утром и тут же с вокзала пошла искать нужную улицу.
Она знала, что Соня жила в няньках, воспитывала чужих детей. Потом дети повырастали. Соня состарилась и теперь жила одна. У нее была своя комната и пенсия сорок пять рублей. Сын Митька еще в пятидесятом году попал в неподходящую компанию и куда-то сгинул.
Варвара Тимофеевна доехала на метро до Финляндского вокзала, потом пересела на девятый номер трамвая.
Сошла на остановке «Александра Матросова» и двинулась вдоль длинного корпуса, крашенного в какой-то неестественный розовый цвет.
Она шла и невольно вспоминала Сюхино: свой дом, чуть в стороне от других дворов, запах старого хлеба и воска. Овраг. За оврагом дуб. Ему пятьсот лет… Лес просматривается будто сквозь дымку, потому что много сухих стволов. Вокруг тишина, раздолье для глаза. Как красива ее родина. Но человеку мало одной только красоты. Ему нужно применение своим силам.
Варвара Тимофеевна поднялась на второй этаж и позвонила в дверь. Открыла сама Соня. Она была в телогрейке, надетой поверх халата. На ногах шерстяные носки и галоши.
Она глядела на Варвару с безразличным выражением, и было непонятно, узнает или нет.
— Узнаешь? — спросила Варвара.
— Узнаю, — спокойно ответила Соня.
Долго молчали. Соня придерживала дверь рукой, будто боялась, что Варвара прорвется.
— Дело у меня к тебе, — сказала Варвара.
— Ну, проходи.
Пошли коридором.
Коридор был длинный, полутемный, по сторонам много дверей. Раньше в этом доме размещалась гостиница.
Дверь в ванную комнату оказалась открыта. Стены отсырели, потрескались, и было похоже, что по углам живут ящерицы.
Комната у Сони оказалась маленькая, в ней помещались только стол и диван. Под столом стояла кастрюля.
— Тесно у тебя, — сказала Варвара.
— Тут раньше кладовка была, — пояснила Соня.
Варвара Тимофеевна села на стул. Соня — на диван. На середине стола в качестве украшения стояли в вазочке крашеные метелки.
— Чего пришла? — спросила Соня.
— Совесть пригнала, — ответила Варвара.
— А раньше где твоя совесть была? Тридцать лет назад?
— Так там любовь была, — сказала Варвара. — А поперек любви какая совесть устоит?
Соня глядела на Варвару, сравнивала ее с прежней и была довольна, что время так расправилось с ее соперницей.
— А чего ты от меня хочешь? — спросила Соня.
— Не знаю.
— А чего пришла?
— Да вот… Пришла. Прощения просить.
— Чего там. Старухи уже…
Говорить вроде было больше не о чем.
Возле двери затрезвонил телефон. Соня вышла и сказала: «Его нету дома». Потом вернулась бранясь.
В квартире жил студент, который собирал магнитофонные записи, и ему звонил весь город. Телефон находился возле Сониных дверей и звонил беспрестанно, будто испортился контакт. Соня существовала, как в справочном бюро.
— Пойдем ко мне жить, — вдруг сказала Варвара Тимофеевна.
Когда ехала к Соне, она точно не могла бы ответить, зачем едет и что скажет. Но сейчас это решение явилось как-то само собой.
— А что я у тебя забыла? — удивилась Соня.
— У меня квартира отдельная. Без телефона. Дом возле леса стоит. Там раньше зона отдыха была. Пруд с лодками. У меня пенсия шестьдесят рублей.
— И у меня пенсия, — самолюбиво сказала Соня.
Зазвонил телефон.
Соня опять вышла, сказала: «Его нету дома». И опять вернулась.
— А Сережа тебя жалел, — сказала Варвара. — Мне простить тебя не мог. Не было у меня с ним счастья. Лучше бы он у тебя остался.
— А у меня б остался, меня б ненавидел, что к тебе не отпустила. Он по тебе прямо трясся, как тигра в клетке.
— Электричество, — сказала Варвара.
— Чего?
— Любовь, она от людей не зависит. Это электричество.
Соня призадумалась. У нее было овечье выражение лица.
— Никого у него, кроме нас с тобой, не было, — сказала Варвара. — Молодой совсем пропал.
— Со мной не пропал бы, — сказала Соня. — Это у него душа разошлась.
Соня заплакала.
Варвара подумала и тоже заплакала.
— Я после него никого не любила, — созналась Соня.
Они замолчали, вспоминая прошлую жизнь, Сережу, и он представлялся им идеальным, а не таким, каким был на самом деле. Память отбросила все тягостное, обыденное и явила им прошлое очищенным и возвышенным. Они любили это прошлое и себя в нем, и это мирило их с сегодняшним одиночеством, скудостью существования.
