— А где это Сюхино? — полюбопытствовал Костя.
— Сейчас нигде. Старики померли, молодые в город подались, — разъяснила Варвара Тимофеевна. — На месте деревни одни печины стоят. Дикие свиньи развелись, рыси, волки.
— Печины — это печи?
— Нет, это печины…
Костя задумался: представил себе забытую под небом деревню, где вместо кошек, собак и свиней бродят рыси, волки и кабаны.
А вся Варвара Тимофеевна в темном штапельном платье представилась ему частью этой покинутой деревни, ее представителем.
И Косте вдруг отчаянно захотелось помириться с Таней. Должно быть, скомандовал инстинкт любви.
— А ночью тоже трясет? — спросил Костя, игнорируя инстинкт.
— Нет. Ночью не работают. Спят.
— Ну, я пошел. — Костя поднялся с кушетки.
— Может, в понедельник зайдешь? — пригласила Варвара Тимофеевна. — У них с восьми смена.
— У меня тоже с восьми, — сказал Костя. — У них своя работа, а у меня своя.
В понедельник к Варваре Тимофеевне приехали архитекторы района.
Управдом Шура объяснила, что они должны обследовать дом, нет ли в нем просчета, строительного дефекта.
Один архитектор — толстый лысый мужик — все время брал стакан и капал в него из пузырька, и в комнате пахло аптекой.
Варваре Тимофеевне стало совестно, что из-за нее человек тратит свое здоровье. Она забилась в кухню и сидела там с виноватым видом.
Управдом Шура носилась по квартире с легкостью, несвойственной ее объему, и было видно, что переживает яркую страницу в своей жизни.
— А почему сейчас не стучит? — спросила молодая архитекторша с черными очками на голове.
— Не знаю, — сказала Варвара Тимофеевна. — Может, надоело…
— А это у вас что? — Архитекторша ткнула пальцем на подоконник.
На подоконнике в трехлитровой банке своей обособленной жизнью жил лохматый гриб. Варвара Тимофеевна кормила его чаем, сахаром и взамен получала кисловатое терпкое питье, ни с чем не сравнимое. Одни говорили, что гриб полезен. Другие говорили, что от него помирают.
Варвара с готовностью поставила на стол уцелевшую чашку, нацедила гриба сквозь пожелтевшую марлечку и протянула архитекторше.
Та недоверчиво понюхала и подняла глаза на Варвару Тимофеевну. Варвара Тимофеевна смущенно, неестественно улыбнулась, а потом подумала: «Чего это я улыбаюсь? Что, я дешевле стою?» И нахмурилась.
В этот момент на кухню вошел архитектор с каплями и громко спросил, будто Варвара Тимофеевна была глухая или придурковатая:
— Ну что, мамаша, говоришь, домовые завелись?
Управдом Шура красиво захохотала.
Варвара Тимофеевна посмотрела на каждого по очереди и ничего не ответила.
Архитекторы посовещались и ушли.
А на другой день к вечеру явилась Шура и вручила Варваре Тимофеевне направление в психоневрологический диспансер.
Варвара Тимофеевна оказалась четвертой в очереди. Перед ней сидели нарядная барышня и двое мужчин в казенных халатах. При диспансере находился стационар.
Барышня нервничала и все время смотрела на часы, а мужчины сидели нога на ногу, размышляли о футболе и о политике. Впереди у каждого был долгий праздный день, а от праздности устаешь так же, как от занятости.
— Вас сюда вызывали? — осторожно спросила Варвара Тимофеевна у барышни. Она подумала: может, у нее тоже знобят стены.
— Мне нужно заключение, — сухо сказала девушка и уставилась в книгу.
Варвара Тимофеевна поняла, что из девушки собеседницы не получится, а поговорить хотелось.
— А у вас что? — спросила Варвара Тимофеевна у человека в халате. Он сидел первым в очереди.
— У меня обратные реакции, — охотно поделился Первый.
— А как это?
— Когда все плачут, я смеюсь. И наоборот. Все смеются, а я плачу. Например, человек на улице поскользнулся и упал. Всем смешно, а мне грустно. Или кто-нибудь из знакомых совершит подлость, жена возмущается, а я смеюсь.
Варвара Тимофеевна увидела, что девушка перестала перемещать глаза по строчкам, остановилась взглядом на одном месте. Слушала.
— А последнее время я перепутал день с ночью. Днем я сплю, а ночью читаю, гуляю…
— А почему так получилось? — насторожилась Варвара Тимофеевна.
— Понимаете, у меня квартира возле Курского вокзала, и окна выходят на Садовое кольцо. Днем там очень шумно и угарно, а ночью тихо и воздух свежий. Я уже привык. И собаку свою приучил.
— А зачем вы лечитесь? — спросила девушка.
— Это же ненормально, — ответил Первый.
— А разве человек не может сам устанавливать нормы?
— Нет. Не может. Человек живет в обществе и должен подчиняться его законам.
— А я почему-то все время плачу, — поделилась вдруг девушка. — У меня есть все, что нужно человеку для счастья, но я все равно плачу.
Девушка виновато улыбнулась. Личико у нее было славное, как у мальчика.
— Это хорошо, — похвалил Первый. — Человеку для нормального развития психики необходимы отрицательные эмоции.
— А вы от чего лечитесь? — спросила Варвара Тимофеевна у Второго. Обратные реакции и отрицательные эмоции не имели к ней отношения.
— Я убираю память, — ответил Второй.
Варвара Тимофеевна недоуменно промолчала.
— Я ничего не хочу помнить, — пояснил Второй.
— Почему?
— Потому что есть такие воспоминания, с которыми не хочется дальше жить.
— А разве можно убрать память? — спросила девушка.
— Конечно. Новокаиновая блокада центра памяти.
— А разве человек может жить без прошлого?
— Нет. Не может. Но у него есть близкое прошлое — это прошлое его жизни. А есть далекое, это память предков. И потомков. Она обязательно присутствует в каждом человеке с рождения. Эту память можно вызвать к жизни.
— Каким образом?
— Надо пройти курс электролечения. Пятнадцать сеансов через день.
— А что значит: память потомков? — спросила девушка.
— Иначе ее называют предчувствием.
— Я всегда предчувствую моду, — обрадовалась девушка.
— А у меня квартира трясется, — сказала Варвара Тимофеевна. — В стены все время стучат, и мебель падает.
Девушка засмеялась, а Первый расстроился. Варвара Тимофеевна посмотрела на Первого и увидела, что его глаза задымлены слезами. Это сочувствие постороннего человека было так неожиданно, что ее ошпарило чувство благодарности. Захотелось сказать: «Да пусть трясется, Бог с ним…»
