Другой взял чемодан Веры и повел ее за руку вниз по лестнице.
Вера покорно шла следом, на расстоянии своей вытянутой руки, и, выгнув шею, смотрела на Вовика.
Сиамский кот дремал на радиаторе парового отопления.
Заслышав людей, он приоткрыл один глаз, и выражение его морды как бы говорило: может быть, с точки зрения сиамских и сибирских благополучных котов, я живу ужасно. Но с точки зрения обычных лестничных кошек, я просто процветаю. Здесь ухоженная, проветренная лестница, лояльные мальчишки и сколько угодно качественных объедков.
Центр памяти
Все началось в пятницу, во второй половине дня, когда Варвара Тимофеевна вернулась из булочной.
Она достала из авоськи половинку орловского хлеба, пакетик с чаем. На пакетике был написан какой-то сложный шифр, похожий на текст шпионской радиограммы:
МПП РОСГЛАВДИЕТЧАЙ ГОСТ 1938-46…
Варвара Тимофеевна не стала вникать в премудрость, поставила пакетик на стол, и в ту же минуту медленно, будто нехотя, растворились обе рамы кухонного окна.
Варвара Тимофеевна точно знала, что окна были задраены и закрыты на все оконные задвижки. Сами по себе они раствориться не могли, и было похоже, будто кто-то показал фокус.
Варвара Тимофеевна несколько оскорбилась фамильярностью фокусника, но не растерялась, а моментально вернула все на прежние места: затворила окна и еще раз закрыла их на шпингалеты.
В это время распахнулись дверцы кухонной полки, висящей на стене. Чашки стали подскакивать на блюдцах, как бы примериваясь, потом соскочили на пол, а следом за чашками бросились вниз блюдца, предпочитая скорый конец долгой разлуке.
Варвара Тимофеевна собрала с пола осколки, высыпала их в мусорное ведро. Выпрямилась и сквозь раскрытую дверь увидела: кушетка в комнате медленно поехала от стены к центру, а ящик для белья стал раскачиваться на носках, как человек в раздумье, с пятки на носок.
Варвара Тимофеевна приложила руку к стене. Стену знобило, и Варвара Тимофеевна догадалась, что в Москве началось землетрясение, как в Ташкенте.
Она где-то слышала, что при землетрясении надо встать в дверной проем — там рушится в последнюю очередь или не рушится вообще.
Варвара Тимофеевна перебежала маленький коридорчик своей квартиры, встала под дверной косяк и простояла без паники час, а может, и два.
Потом ей надоело жить без впечатлений, и она пошла к соседям разузнать размер морального и материального ущерба.
У соседей все было обычно и привычно.
Варвара Тимофеевна вернулась домой, легла животом на подоконник, выглянула в окно. На улице никаких примет землетрясения — земля не гудела. Собаки не лаяли. Дети справляли свое детство. Десятилетний Ромка-татарчонок поддал ногой мягкий мяч, где-то пропускающий воздух. Мяч шмякнулся в свежую рассаду, которую Варвара Тимофеевна высадила во дворе перед домом.
— У паралич! Дьявол не нашего Бога! — завопила Варвара Тимофеевна. — Вот я щас выйду, вот я тебя поймаю…
— Это детская площадка, а не огород, — огрызнулся снизу Ромка. Когда Варвара Тимофеевна была высоко, он ее не боялся. — Вы бы еще свиней развели…
Варвара Тимофеевна хотела ответить Ромке, но за ее спиной раздался звук-лязг средней мощности.
Варвара Тимофеевна оглянулась. На полу лежала люстра, вернее, то, что было люстрой. В потолке зияла черная неаккуратная дыра.
Когда стихийное бедствие касается всех людей, то несчастье как бы раскладывается на всех в равной мере и это не так обидно для каждой отдельной личности.
Но когда стихийное бедствие касается только одного человека, то это воспринимается как несправедливость, а всякая несправедливость покрывает душу шрамами.
Варвара Тимофеевна оделась и пошла в домоуправление.
Управдом Шура внимательно выслушала Варвару Тимофеевну и сказала, что ни о каком индивидуальном землетрясении не может быть и речи, потому что в Москве нет вулканов. А стены трясутся скорее всего оттого, что сверху или снизу подрались соседи, и по этому поводу надо обращаться не в домоуправление, а в милицию.
Варвара Тимофеевна сказала, что сверху нее живет мать-одиночка, лифтершина дочка Таня с грудным младенцем, и драться между собой они не хотят. А снизу живут две сестры-двойняшки, по восемьдесят лет каждой. Они, бывает, ссорятся между собой, но вряд ли могут разодраться с такой силой и страстью.
Управдом Шура ничего не ответила, видимо, осталась при своем мнении, подняла руки и поправила в волосах круглую гребенку. Она сидела с поднятыми могучими руками, как монумент, во всей своей переспелой сорокапятилетней красоте, и Варвара Тимофеевна, глядя на нее, подумала: «Кобыла».
Но вслух ничего не сказала.
Управдом Шура тем не менее услышала то, о чем подумала Варвара Тимофеевна, но вслух ничего не ответила.
Милиционер Костя был молодой, с длинным ногтем на мизинце и мало походил на представителя власти.
Говорят, жизнью правят два инстинкта: инстинкт любви, чтобы оставить потомство, и инстинкт самосохранения, чтобы подольше пожить.
Варвара Тимофеевна и Костя существовали под властью разных инстинктов и не понимали друг друга.
— А почему у вас все на полу валяется? — спросил Костя.
Варвара Тимофеевна специально ничего не прибирала, оставляла как вещественное доказательство. А недавно принесла с помойки совсем еще крепкий стул с продранным сиденьем и присовокупила к общему фону.
— А зачем подбирать? — спросила Варвара Тимофеевна. — Все равно упадет.
— Так все время и падает?
— Так и падает.
— А как же вы живете? — удивился Костя.
— Человек не собака. Ко всему привыкает.
— Понятно… — задумчиво проговорил Костя.
Человек действительно не собака и, как разумное существо, быстрее приспосабливается к окружающей среде, какой бы противоестественной она ни была.
— А сейчас почему не падает? — спросил Костя.
— Сегодня суббота. Выходной у них.
— У кого?
— А я знаю?
Костя помолчал, потом забормотал непонятные слова:
— Мистика, фантастика, детектив…
— Чего? — не разобрала Варвара Тимофеевна.
— А вы давно эту квартиру получили?
— С месяц.
— А раньше где жили?
— В Тупиковом переулке. Нас снесли. Знаешь небось…
Костя дипломатично промолчал. Ему нравилось казаться хорошим специалистом: знать все, что происходит в городе Москве с каждым ее жителем, имеющим постоянную или временную прописку.
— А до войны в деревне жила. В Сюхине.
