Беспечно улыбаясь и беспечно помахивая Витиным пропуском, я прошла мимо него подпрыгивающей походкой — именно так я прохожу по чужому пропуску, и меня, как правило, не задерживают. Голубоглазый милиционер тоже не задержал меня, он улыбнулся очень хорошо и хорошо посмотрел — так смотрят по весне молодые люди и молодые собаки.
Когда я отошла от милиционера на несколько шагов, он почему-то спохватился и позвал меня обратно — возможно, ему скучно было стоять, захотелось пообщаться с представителем творческой интеллигенции. Иных поводов для общения, кроме пропуска, у нас не было, поэтому милиционер сказал:
— А ну-ка, разверните…
Я развернула пропуск. С маленькой фотокарточки открытым и честным взором смотрел Витя Лапин. Мы с Витей немножко похожи, с той только разницей, что Витя — мужчина, а я — женщина. На фотокарточке эта разница бросалась в глаза.
Милиционер поглядел в пропуск, потом очень внимательно на меня, при этом я улыбнулась по-детски искренне и вместе с тем порочно-женственно, как Марина Влади, но на милиционера это не произвело никакого впечатления. Он вдруг вытянулся, окаменел лицом и, глядя куда-то в перспективу, стал звонить по внутреннему телефону. Поговорив по телефону, он положил трубку и коротко предложил:
— Пройдемте…
«Болван», — подумала я, но ничего не сказала, покорно двинулась следом, не веря ни во что плохое.
Меня привели в небольшой кабинет. За столом сидел капитан лет сорока пяти — пятидесяти. В этом возрасте он мог бы иметь больший чин.
— Садитесь, — кивнул мне капитан и взял у милиционера Витин пропуск.
Я села, положив ногу на ногу, приготовилась ждать. Капитан мельком посмотрел на мои колени. Он ожидал увидеть на коленях юбку, но там были брюки.
— У вас отец есть? — неожиданно спросил капитан.
— Нет, — сказала я.
— А мать?
— Есть. В другом городе.
— Ну а тут у вас кто-нибудь есть?
— Муж.
— И он вам разрешает так ходить?
— Конечно, — удивилась я. — А что?
Капитан расстроенно махнул рукой, стал разглядывать Витин пропуск со всех сторон.
— Чей это пропуск? — спросил он.
— Лапина, — объяснила я. — Мы вместе работаем.
— А твоя как фамилия? — Капитан почему-то перешел на ты, возможно, потому, что муж разрешал мне ходить в брюках.
— Монахова.
Капитан снял трубку, стал куда-то звонить, устанавливать мою личность. Мою личность он установил моментально, я даже удивилась — как это быстро делается.
— Почему ходишь по чужому пропуску? А твой где? — спросил капитан.
— У меня нет.
— Забыла, что ли…
— Нет.
— Потеряла?
— Я трудовую книжку не оформила. А без трудовой книжки не дают.
— Что ж ты до сих пор не оформила?
— А зачем мне книжка? — Я не хотела рассказывать про детский сад, который снесли, и про директора, которого повысили.
— Как зачем? Для пенсии…
— Ну вот, буду я думать о пенсии.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать девять.
— Видишь, тридцать лет! — обрадовался капитан. — Заметила, как прошли?
— Что?
— Тридцать лет.
Странный вопрос. Конечно, заметила. Может быть, не все тридцать, но последние пятнадцать заметила наверняка.
Я промолчала, капитан понял мое молчание по-своему.
— Видишь, не заметила. Еще двадцать пять лет пройдет, тоже не заметишь. Вот тебе и пенсия. Это сейчас кажется, что жизнь не кончится. Еще как кончится!
Я снова промолчала. Мне было неинтересно беседовать о бренности собственного бытия, и я торопилась к Карпухину.
— Ладно, пиши объяснение, — сказал капитан.
— Какое объяснение?
— Почему ходишь по чужому пропуску.
— Я же сказала…
— Сказала, а теперь напиши.
Я подвинулась к столу, достала шариковую ручку и написала объяснение. В нем я постаралась нарисовать свой образ в зловещих красках, а Витин — в светлых, пастельных тонах.
Капитан прочитал объяснение и сказал:
— Ну ладно, иди…
— А пропуск?
— За пропуском пусть Лапин придет. Выговор ему дадим за передачу документа.
— Лучше дайте мне выговор, — попросила я.
— Тебе — это уж само собой…
Я растерялась, сидела молча. Мой выговор меня не огорчал, но я понимала — что это будет значить для Вити: он просто сойдет с ума и попадет в сумасшедший дом, о котором утром говорила Гальченко.
— Я ведь не с какими-то намерениями пришла. Я здесь работаю.
— Еще бы ты с намерениями пришла, мы бы тут с тобой не говорили…
— Я больше не буду, — пообещала я.
— Очень хорошо, — похвалил капитан и спрятал в стол Витин пропуск.
— Господи… — расстроилась я. — Ну неужели нельзя поверить?
— А чем это ты такая особенная: тебе верить, другим не верить. Тогда давай всем верить, снимем посты, иди кто хочешь.
Я молчала.
— Знаешь, сколько стоит этот объект?
Откуда мне знать…
— Не знаешь, — с мрачным удовлетворением сказал капитан. — А кирпичи бы потаскала, так знала б…
Я повернулась и пошла. Все было ясно и необратимо.
Голубоглазый милиционер стоял на своем посту и улыбался мне оттуда широко и доверчиво. Я хотела свернуть в круглый зал к Карпухину, поскольку я была внутри главного корпуса, но милиционер указал мне на выход. Находиться в главном корпусе без пропуска не разрешалось никому, даже установленной личности.
Я вышла на улицу и увидела режиссера программы Карпухина.
Отношения у меня с ним четкие и размытые одновременно. Два месяца назад, когда я только поступила на работу, Карпухин попросил меня съездить к автору, которому было заказано шесть серий детектива. На работу автор не выходил, а дома телефона у него не было.
Жил этот человек за городом, час сорок в один конец на электричке. По-моему, это была уже не Московская область, а Калининская или Великолукская.
Стояла оттепель, что-то среднее между осенью и зимой. Я шла по долинам и холмам, проваливаясь в грязь до половины земного шара. Стучалась в незнакомые дворы.
Наконец я нашла нужный дом, но меня не впустили даже за ворота.
— Он на работе, — сказала жена, приотворив калитку, и грустно добавила: — Он так плохо себя чувствует…
