— На кого? — уточнила Дюймовочка.
— Да на них, на всех. Понтярщики.
Дюймовочка самодовольно вздернула носик. Бантик плевал на всех, кроме нее. Значит, она превосходит. Имеет преимущество надо всеми. Бантика, однако, что-то мучило. Один пересек океан на лодке, другой «гранде профессоре», третий иностранец. Все выкладывают на стол свои козыри. А Бантик мог выложить только рубли, что немало. Но все же этого мало.
— Да брось ты, — утешила Дюймовочка, уловив его настроение, но не поняв причины. — Ты молодой, а они старые.
Бантик взбодрился. Как он мог не учесть такой козырь, как молодость, перспектива жизни. Он еще не знал, что день тянется длинно, а десятилетие пролетает в мгновение. Через два мгновения он уже не будет молодым, и надо добывать более стойкие козыри.
* * *
Сильвана обогнула гостиницу «Москва» и вошла в нее с парадного подъезда, мимо высокомерного швейцара, похожего на президента маленького государства. Виталий заробел под его всевидящим и одновременно отсутствующим взглядом, но Сильвана обернулась, как бы проверяя целостность и сохранность своего спутника, и Виталий отважно шагнул следом, хотя и не понимал, куда его ведут и зачем.
Они вошли в просторный лифт, и даже в лифте стало ясно, что начинается другая жизнь. Виталий возносился в другую жизнь.
Номер Сильваны был высокий, потолки метров шесть. Можно сделать второй этаж, и получится двухэтажная квартира, потолки — три метра, как в современных домах улучшенной планировки.
— Высоко, — сказал Виталий и поднял руку вверх.
Сильвана подняла голову, но ничего интересного не увидела. Для нее эта высота была привычной. Видимо, у нее дома были такие же потолки, если не выше. Она не поняла, что поразило русского Бомбара.
— Ке? — спросила Сильвана.
— Да ладно, ничего, — ответил Виталий и сел в кресло, мучаясь запахом. В номере Сильваны, несмотря на просторное помещение, стоял удушающий запах ее духов.
«Комары дохнут», — подумал Виталий, и это был единственный положительный довод. В Москве стояло жаркое лето — комариная пора. Комар пошел свирепый, распространился даже в городе. На асфальте. Сейчас и моль пошла особая, приспособилась жрать синтетику. Но с другой стороны, что ей жрать, когда натуральную нитку уже не производят. Либо чистая синтетика, либо пополам. И человека потихоньку начинают приучать к синтетике. Говорят, выпустили синтетическую черную икру. По виду не отличишь.
Но при чем тут моль и комар? Сильвана протянула в сторону Виталия две руки и заговорила по-своему. Слова стояли плотно друг к другу и на слух были круглые и гладкие, как бильярдные шары. Смысла Виталий не понимал, однако догадывался, что итальянка говорит что-то важное для себя. У нее даже слезы выступили на глазах. Одета она была чисто, лицо гладкое от хорошего питания, натуральную икру небось ложками ела.
— Жареный петух тебя не клевал, — сказал ей Виталий. — Пожила бы, как моя Надька, тогда б узнала. А то вон… потолки, бусы…
— Ке? — проговорила Сильвана.
— Да так. Ничего. С жиру, говорю, бесишься. У человека трудности должны быть. А без трудностей нельзя. Разложение. Поняла?
Сильвана заговорила еще быстрее. Слова ее так и сыпались, сшибались и разлетались. Под глазами было черно, как у клоуна. Виталию стало ее жалко.
— Да брось ты, — сказал он. — Внуки-то у тебя есть? Щас пожила, под старость с внуками посидишь. Так, глядишь, и время пройдет. Жизнь — ведь это что? Времяпрепровождение. Если весело, значит, время быстро идет. А если скучно — долго тянется. У меня вон сменщик Кузяев. Я вчера пошел, договорился в девяносто третьей квартире стиральную машину напрямую к трубе подвести — двадцать пять рублей. Каждому по двенадцать пятьдесят. Я договорился, а он Николая взял. А меня, значит, в сторону. Ну? Это честно? Нечестно. А я без внимания. Я — выше! Поняла? А ты говоришь…
Сильвана внимательно, доверчиво слушала Виталия, как девочка. Ей казалось: он говорит что-то очень существенное, разрешает все ее проблемы. Ее успокаивал звук голоса и убежденность, с которой он произносил слова на чужом языке.
Они говорили каждый свое, но Сильване казалось, этот человек понимает ее, как никто другой, и с ним можно быть откровенной до конца. Сознаться в том, что скрывала от самой себя.
— Мне пятьдесят, — проговорила Сильвана. — Но еще не сыграна моя роль, не найден мой мужчина. Ничего нет, все впереди, как в двадцать лет. Но мне — пятьдесят.
Русский что-то произнес. Ей показалось, он сказал:
— Плоть изнашивается быстрее, чем душа. Душа не стареет. Ей всегда двадцать. Как у всех, так и у тебя.
— Все равно мне себя жаль. Я всю жизнь искала Любовь и не нашла.
— Значит, сама виновата.
— Я знаю, я виновата. Моя вина — компромиссность. Я умела довольствоваться Не Тем. Я трусила, боялась остаться одна. И ждала Его с кем-то. А так не бывает. Надо уметь рисковать. Вот ты рисковал жизнью — и ты выиграл себя.
— Ты считаешь?
— Конечно. Ты — настоящий. Все, кого я знала, больше всего на свете тряслись за свою драгоценную шкуру. А ты ее не жалел. Все, кого я знала, заботились о своей внешности, украшали себя. А ты не одеваешься, не следуешь моде, даже не чистишь ногтей. Тебе это можно, потому что ты — настоящий. И как смешны возле тебя все эти в галстучках, и с платочками, и с кошельками.
— Влюбилась, что ли?
— Нет. Просто я чувствую в тебе равного. Я тоже настоящая. И я — одинока.
У Сильваны снова слезы выступили на глазах.
— Ну, чего ты? — Русский чуть коснулся ее руки.
— Мне грустно. Я не могу найти покоя. Как будто большая и настоящая Любовь прождала меня всю жизнь, а я так ее и не встретила. Я снималась в кино, чтобы стать знаменитой, расширить круг общения и найти Его. Но ни красота, ни популярность — ничего не может помочь.
Я знаю, что я талантлива, я это чувствую, но главный талант женщины — найти Его, с которым можно было бы гордо пройти всю жизнь. Но мое время уходит.
— Как у всех, так и у тебя, — бесстрастно сказал русский.
— Но я у себя — одна.
— Каждый у себя — один.
— Что ты предлагаешь?
— Смирись.
— Не могу. У меня сейчас ощущение жизненной перспективы больше, чем раньше. Мне кажется: еще все впереди и все будет.
— Это старческое. Молодым кажется, что все позади. А старым — что все впереди.
— Ты жесток с людьми.
— Я и с собой жесток. Надо уметь сказать себе правду.
— Талантливые люди старыми не бывают. Талант — это отсвет детства.
— Уговаривай себя как хочешь. Но если спрашиваешь моего совета, вот он: соответствуй своему времени года.
Сильвана напрягла брови.
