— Случайно… — философски возразил Дюк.
Если бы на сабантуй пришли четыре девочки, а не три, то он был бы сейчас дома и дверь никому, кроме мамы, не открыл. Аэлита бы постояла, постояла, да и ушла.
— Случайно ничего не бывает, — возразила Аэлита. — Все зачем-нибудь.
Дюк часто думал на эту тему. Что есть судьба? Нагромождение случайностей. Или все зачем-нибудь? А если второе — то зачем? Зачем, например, стоит перед ним эта странная марсианская женщина, от которой пахнет воздухом и водой, а именно — дождем. Которую он никогда не видел прежде, а кажется, будто знал давно.
Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал — как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям; как предлагает обычно Лев Семенович: «Потрудитесь выйти вон!»
И это было бы совершенно справедливо со стороны Дюка. Но гостям сейчас меньше всего хотелось выйти вон, в промозглый холод и мрак. Им хотелось быть там, где они есть.
— Можно я к тебе не пойду? — спросила Аэлита. — Я твоих родителей стесняюсь. Еще подумают, что я ненормальная.
— Можно, — обрадованно разрешил Дюк.
— Пойдем в парадное, — предложила Аэлита. — Там батарея есть.
Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет.
Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила:
— Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно…
Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал:
— Двадцать пять.
Он сложил в уме возраст мамы и Маши Архангельской — 34+16 и разделил на два. Получилось двадцать пять.
— Сорок, — сказала Азлита низким голосом.
Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил.
— Не может быть, — сказал он.
— Я тоже не верю, — согласилась Азлита. — Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу… Ужас… Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной…
Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки.
— А чего? Сорок — не много, — слукавил Дюк, поскольку этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием «Любовь». Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым. И что делать в сорок лет — совершенно непонятно.
— Не много, — согласилась Аэлита. — Но и осталось тоже не много. Молодости считанные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна…
Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же.
— Не плачьте, — попросил Дюк. — В конце концов, как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего?
— Все — это все. А я — это я, — не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом.
— Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе? — догадался Дюк.
— Немножечко, — тихо взмолилась Аэлита. — Всего на десять лет. Больше я не прошу…
— Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман.
— Не отказывайтесь! — шепотом вскричала Аэлита. — Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я, в конце концов, себя и так узнаю. Я — из-за него.
— Из-за кого?
— Я замуж выхожу. — Аэлита сняла очки, и ее лицо стало близоруким, беспомощным. Казалось, если пойдет, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю. — Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила…
— Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? — спросил Дюк, примешивая в интонацию побольше беспечности. — Подумаешь, десять лет…
— Психологически… — Аэлита подняла палец. — Он не должен об этом знать.
Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела прямо у него на глазах. Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью.
— А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, — нашелся Дюк.
— «Не говорите»… — передразнила Аэлита. — Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров.
Дюк растерялся.
— Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У нее знакомые в Прибалтике живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых.
Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс как снежный ком.
— Вы зря ехали, — сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам. — Я не талисман.
— Талисман, — спокойно возразила Аэлита.
— Но я же лучше знаю, — мучительно улыбнулся Дюк.
— Ты не можешь этого знать.
— Как? — растерялся Дюк.
— Потому что твое, ну вот это твое свойство — оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз?
— Нет.
— Ну вот. Чувствуется только болезнь. А талант — это норма. Для тебя. Вот и не чувствуешь…
Аэлита надела очки и смотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман, и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть…
— Вы так думаете? — спросил Дюк.
— А чего бы я летела за тысячу километров?
Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответствовать.
— А что я должен сделать? — спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил.
— Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый.
— А где меняют паспорт?
— В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.
— И все? — поразился Дюк.
Он думал, что ему, как Коньку-горбунку, придется ставить во дворе три котла: «один котел студеный, а другой котел вареный, а последний с молоком, вскипяти его ключом». Потом запустить туда Азлиту и следить, чтобы она не сварилась. А оказывается, надо всего-навсего сесть в автобус и проехать три остановки до районной милиции.
— И все, — подтвердила Аэлита. — Если у меня в паспорте будет пятидесятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать лет. И я сама стану так думать. Я обману время. Я буду самой молодой для него.
