– Что плюешься, Вася? – спросил Косой.
– Шакал я паршивый! У детей деньги отнял, детский сад ограбил!
– Ишь какой культурный нашелся, – сказал Косой. – А когда ты у себя там на колонке бензин ослиной мочой разбавлял, не был паршивым?
– То бензин, а то дети! – Али-Баба вздохнул, встал и пошел.
– Ты куда, Вася? – забеспокоился Косой.
– В тюрьму. – Али-Баба снова вздохнул и вышел из номера.
– Продаст! Век воли не видать, продаст! – сообщил из-под одеяла Хмырь.
Косой спрыгнул с кровати, подбежал к двери и высунулся в коридор.
– Вась, а Вась! – тихонько позвал он удаляющегося по ковровой дорожке дезертира.
– Ну что? – Али-Баба нехотя остановился.
– У тебя какой срок был?
– Год. И три за побег… Четыре, а что?
– А теперь еще шесть дадут! – ласково пообещал Косой. – Статья 89, кража со взломом. Иди-иди, Вася!..
Али-Баба подумал, подумал… Потом горестно поцокал языком и пошел обратно в номер.
Отворилась дверь, и в кабинет, прихрамывая, вошел Трошкин. Он был небритый и усталый, под глазами лежали глубокие тени, синий тренировочный костюм был ему тесен.
Мальцев посмотрел на вошедшего, шагнул к нему, порывисто обнял:
– Евгений Иваныч, родной, а я думал, вас нет в живых.
– Ну, чего там… – Трошкин похлопал профессора по спине.
Славин тоже пожал руку Трошкину.
– Простите, Николай Георгиевич, – сказал он Мальцеву. – Времени у нас в обрез. Садитесь, Евгений Иваныч!
– Не хочу, – отказался Трошкин.
– Вот! – Лейтенант протянул Трошкину ведомость. – Распишитесь: деньги на четверых, суточные и квартирные. Одежда, – он показал на стул, где лежали пальто, сапоги, ушанки. Сверху лежала профессорская дубленка.
– Это вам. – Мальцев похлопал по ней ладошкой.
Трошкин посмотрел, но ничего не сказал.
– А почему четыре? – обеспокоенно спросил он. – Что же, мне и этого Василия Алибабаевича с собой водить?
– Придется. Если его сейчас арестовать, у тех двоих будет лишний повод для подозрений. В Москве будете жить по адресу: 7-й Строительный переулок, дом 8.
– Квартира? – уточнил Трошкин.
– Выбирайте любую – этот дом подготовлен к сносу. Жильцы выселены.
– Да ведь там не топят, наверное! – забеспокоился Мальцев.
– Не топят, – согласился лейтенант, – и света нет.
– Вот видите. А может быть, они остановятся на даче? У меня под Москвой зимняя дача, – предложил Мальцев.
– Спасибо, – отказался Трошкин. – Только на нейтральной территории мне будет спокойнее.
Он расписался в ведомости, положил деньги в карман.
– Поезд отходит в 18.30 с городского вокзала, – объяснил Славин.
– А билеты? – спросил Трошкин.
– Видите ли, в чем дело… – Славин слегка замялся. – Тут есть одна тонкость… У вашего двойника странная привычка: он никогда не пользуется самолетами, не садится в поезд – он передвигается исключительно в ящиках под вагонами. И об этом знает воровской мир…
– А может, у него еще есть какие-нибудь привычки, о которых вы забыли мне сообщить и которые знает весь воровской мир? – поинтересовался Трошкин.
– А знаете, – обрадованно сказал Мальцев, – это не так уж плохо! В бытность свою беспризорным я всю страну исколесил под вагонами! Я ведь из беспризорных… Это было прекрасное время!
Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись заснеженные поля, а под вагонами в аккумуляторных ящиках тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин.
Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:
– Я-я-лта, где растет голубой виноград!..
По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.
Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, сверху, с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.
По комнате гулял ветер, приподымая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом – на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту черном суконном пальто, а Косой – в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.
– Раз-два, – весело подбадривал себя Трошкин, – ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!
– Во дает! – тихо прокомментировал Косой. – Видно, он здорово башкой треснулся!
Трошкин покосился на «приятелей», запел:
– Сколько я зарезал, сколько перерезал… – и высоко, как спортсмен, приподнимая колени, выбежал из комнаты.
Трошкин вбежал на кухню. Из крана свисали две тоненькие прозрачные сосульки. На кухне стояли отслужившие свое столы, стены были когда-то покрыты масляной краской, теперь вздулись пузырями. В углу валялся ржавый примус. Трошкин подобрал его и принес в комнату.
– На! – протянул он примус Али-Бабе. – Вот тебе два рубля! – Он достал деньги. – Купишь картошки, масла. Пошли!
* * *
Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.
– Эй, шеф! – негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора. – Свободен? Шеф кивнул. Это был Славин.
Такси ехало по Бульварному кольцу. Рядом с шофером сидел Косой, на заднем сиденье – Хмырь и Трошкин.
– Этот? – спросил шофер у Косого. – Вон бульвар, вот деревья, вот серый дом.
– Ну человек! – возмутился Косой. – Ты что, глухой, что ли?.. Тебе же сказали: дерево там такое… – Косой раскинул руки с растопыренными пальцами, изображая дерево.
– Елка, что ли? – не понял Славин.
– Сам ты елка! – разозлился Косой. – Тебе говорят: во! – Косой снова растопырил пальцы.
– Да говори ты толком! – закричал на Косого Хмырь. – Александр Александрович, – повернулся он к Трошкину, – может, сам вспомнишь, а то уже восемь рублей наездили… – Хмырь хотел что-то добавить, но машина в этот момент прошла мимо милиционера-регулировщика, и он нырнул под сиденье.
– Пруд там был? – спросил Славин.
– Не было. Лужи были, – отрезал Косой.
– Может, памятник? – подсказал Трошкин.
– Памятник был.
– Чей памятник? – спросил Славин.
– А я знаю? Мужик какой-то.
– С бородой?
– Не.
– С бакенбардами?
