Помимо средств создания сносок и оглавления, организации перекрестных ссылок и автоматического переноса, без которых не обойтись в сочинениях более объемистых, я располагаю также хитроумной опцией, именуемой «умными кавычками» и срабатывающей, когда мне требуется открыть кавычки или закрыть их. То есть, набирая слова «умные кавычки», я нажимаю в начале их и в конце одну и ту же клавишу, а сообразительная машина сама решает, в какую сторону кавычки будут глядеть. Точно так же лигатуры наподобие «нэ» и «км» заботятся о себе, если я ввожу «н э» или «к м», сами (надеюсь, наборщик «Слушателя» сможет воспроизвести все правильно, иначе последнее предложение покажется вам бессмысленным). Это, опять-таки, заботы свойства чисто анального, однако лазерный принтер с разрешением в 300 точек на дюйм выдает в итоге распечатки весьма достойного качества, наполняющие меня уверенностью и довольством.
Теперь насчет обработки собственно документа: я обладаю автоматическим «Тезаурусом», который позволяет, когда я захожу в безнадежный тупик, подыскивать синонимы. Давайте испытаем его на слове «безнадежный»: «неисправимый, непоправимый, неизлечимый, отпетый, отчаянный, пропащий, безвыходный, безысходный, безотрадный, неутешительный» – это лишь inter alia.
[137]
Кстати сказать, слово «журналюга» позволяет мне рассказать вам о поиске опечаток. Если я прогоню дописанный мною вот до этого места текст через интерактивный словарь, сомнения у него вызовет следующее: «самоомфалическое» (и правильно, откуда ему знать столь богатое слово, которое и проходят-то далеко не в каждом университете), «узкоприкладные» (то же самое), «ЭВМовского», «бип», «изнуреному» (которое, как мне совершенно справедливо указывают, должно иметь два вторых «н») и, что довольно забавно, «журналюге» (грамматика у меня выбрана «строгая»).
Итак, статья написана грамотно, без опечаток, и просто-напросто кишит точными синонимами. А как быть со стилем? И для него тоже имеется свое программное обеспечение. «МакПруф: Макинтошева программа оценки стиля» способна просеять мой документ сквозь стилистическое сито, выявив все неудачные выражения – сексистские, расистские и вообще неизысканные. Она мигом заметила, что я набрал в предыдущем абзаце «которое которое» – обычный повтор, который легко проглядеть при вычитке; не одобрила использование «на» во фразе «300 точек на дюйм», заявив, что предпочитает «на каждый» или «для каждого»; обвинила меня в пристрастии к тому, что она назвала «именными дериватами», сиречь отглагольными существительными, сообщив в виде примера, что предложение «Воссоздание Историческим обществом скачки Пола Ревира оказалось совершенно прекрасным» лучше заменить на «Историческое общество прекрасно воссоздало скачку Пола Ревира». От обвинений в сексизме и расизме я был избавлен, а текст мой получил положительную оценку как лишенный выражений туманных и чрезмерно витиеватых.
Обратимся теперь к самому, быть может, незаменимому средству из всех, к «Статистике». Я обнаружил, что написал к этой минуте 832 слова. Слишком много, придется почистить текст. Мне разрешено использовать только 770, в самом крайнем случае – 800.
Ну и вот, получите. Свеженькая, стилистически безупречная, ясная и немного хвастливая статья, содержащая в конечном счете 794 слова. Ну, правда, прескучная, верно?
[138]
Рвите его за плохие стихи
Если ко времени, когда эта статья покинет стены типографии, Салман Рушди все еще останется в живых, а я очень на это надеюсь, мне будет интересно услышать от него, не считает ли он себя счастливчиком по той причине, что не написал роман, действие которого разворачивается в средневековой Британии, и не покритиковал в нем Христа. Конечно, некоторые из приверженцев ислама отличаются несколько чрезмерной ревностностью в стараниях защитить доброе имя и роль своего Пророка, однако в сравнении с разобиженными христианами старой школы они выглядят просто-напросто котятками. Обезумевший магометанин может, вопя во все горло, изрешетить вас пулями, но он, по крайней мере, не сдерет с вас заживо кожу, не вытянет, и без всякой спешки, кишки и не будет при этом читать вам проповеди об очищении вашей души. Невеликое, я это хорошо понимаю, утешение для неотступно преследуемого мистера Рушди, который скорее предпочел бы жить и дальше, чем обратиться, что может произойти с ним в любую минуту, в мученика свободы артистического самовыражения, и все же мысль эта может отчасти избавить его от гнета ужасных повседневных забот. К тому же он имеет возможность беседовать со своими вооруженными телохранителями, когда ему надоедает играть с ними в лото или в буриме, о Цинне. Цинна был, если помните, римлянином, но не заговорщиком Цинной, одним из убийц Юлия Цезаря, а поэтом Цинной. И толпа решила, что он все равно заслуживает смерти. «Рвите его за плохие стихи»
[139]
– таково было общественное мнение тех времен. Осмелюсь высказать предположение, что среди многочисленных мусульман, проживающих в Бредфорде, имеется кондитер по имени Салмон Рушди, не находящий себе места от страха, что его того и гляди порвут за плохие пирожные.
Я и сам собираюсь взяться на следующей неделе за роман – то есть за сочинение такового, к чтению романов я пока не готов – и теперь гадаю, какую бы тему я мог, не рискуя жизнью, избрать. Выбор, должен сказать, невелик. Однако предположение, что, отпустив несколько легкомысленных замечаний о Пророке, я подвергну смертельной опасности себя самого, моих издателей и всех достойных книготорговцев, представляется мне интересным и, по правде сказать, немного тревожным.
Невозможно недооценить масштабы того, что произошло с Салманом Рушди. Ему сейчас сорок лет. И он знает, что остаток жизни проведет приговоренным к смерти. В этом году он, скорее всего, избежит пули, надеюсь, и в следующем тоже. Но в следующие пять лет? Станет ли полиция и дальше защищать его, сочтут ли расходы, с которыми сопряжена такая защита, оправданными году в 2000-м? Для исламских фундаменталистов срока давности не существует. Они не забывают и не прощают. Все мы видели фильмы об информаторе из числа мафиози, который получает, сдав полиции своего босса, новую личность и переезжает из города в город, нигде не оседая, никогда не заводя друзей. Он заказан и спать спокойно не может. Теперь заказан Рушди, а между тем считается, что в одной только Британии сыщется не меньше тысячи желающих выполнить этот заказ и обеспечить тем самым своей душе вечное блаженство. Легко ли вам вообразить ужас человека, которого ждет впереди жизнь, полная страха? Я и вправду считаю, что «дело Рушди» – это одно из самых поразительных международных событий нынешнего десятилетия.
Мы вынуждены заново присмотреться к каждой из наших идей, которые привыкли считать вечными и неоспоримыми. Попробуйте-ка представить себе, как вы пытаетесь убедить исламского фундаменталиста в том, что Рушди имеет право на жизнь. «Он оскорбил Пророка и должен умереть», – заявляет вам фундаменталист. «А как же терпимость? – возражаете вы. – Если бы он оскорбил Христа, шум поднялся бы до небес, в “Позднем шоу” выступило бы несколько апоплексических епископов, но убивать его никто не стал бы». «Так ведь Магомет – Пророк, а Христос – нет». Вот к этому суть дела и сводится. Исламские фундаменталисты верят, что пророк существует только один и имя его – Магомет, и не желают признавать, что каждый имеет право на собственную точку зрения, и уж тем более на неправильную. «Если мы действительно правы, нелепо терпеть тех, кто не прав». Их не интересует свобода высказывания, их интересует его правильность, и привести этих людей к мысли о том, что как раз их-то точка зрения и постыдна, никакими уговорами не удастся. Мы способны увидеть разницу или думаем, что способны, однако наша вера в терпимость запрещает нам относиться к воззрениям ислама с такой же нетерпимостью, с какой ислам относится к нашим. А с другой стороны, и просто сидеть и смотреть, как убивают романиста, бездействовать лишь потому, что лезть в драку за его право сказать хоть что-то значило бы проявить нетерпимость, мы тоже не можем. Или можем?
