Существует такой причудливый факт: чем шире распространяется и принимается какое-либо клише, тем меньше истины лежит в его основе. Первейшее доказательство справедливости этого утверждения дает закоренелая старая ложь насчет того, что в основе любого клише лежит истина. Мне представляется, что всякое клише есть попытка создать истину, всего лишь настаивая на том, что она – истина; точно так же, услышав в баре пьянчужку, который похваляется своими донжуанскими подвигами, вы понимаете, что хвастовство его свидетельствует лишь о множестве поражений, кои потерпел он в постели. Возьмите, к примеру, разного рода относящиеся к британцам клише. «Британцы – люди терпимые». Ишь ты! Да существует ли еще хоть одна демократическая страна, способная похвастаться столь смехотворной и жалкой историей нетерпимости? Начните с заключений и сожжений еретиков, ведьм и браконьеров и закончите цензурой в литературе и на телевидении, начните с Сент-Олбана и закончите Уайльдом, Джойсом и Лоуренсом, – думаю, мы можем с гордостью предъявить мрачный каталог непомерных, фанатических репрессий, ничем не уступающий тому, чего достигли по этой части прочие народы мира. А достохвальная любовь британцев к природе? Многого ли стоят «зеленые пояса» наших городов на нашей же поливаемой кислотными дождями помойке Европы? Гд е теперь наши живые изгороди? Гд е сочный цвет и заливные луга, приводившие в такой раж поэтов? Людей, разглагольствующих о великом британском завтраке, удивит, возможно, известие о том, что бекон, яйца на тостах и чай веками употреблялись и в других странах, причем потребителям этих яств даже в голову не приходило, что они набивают животы великим датским завтраком, или великим руандийским завтраком, или великим новозеландским завтраком. И если нашу историю медвежьей травли, работающих в шахтах лошадей и выбрасываемых после Рождества на улицу щенков можно по чести назвать великой британской историей любви к животным, то богомолиха, поедающая своего мужа, это и вовсе Бавкида с Филемоном. А уж уродливый вой и лай адских псов, который ежегодно губит Уимблдонский турнир, доказывает лишь то, что чувства справедливости и честной игры у британцев ровно столько же, сколько застенчивой шаловливости было в Гитлере. Лучшая юридическая система мира? Ой, не смешите меня.
Цитирование доктора Джонсона есть последнее прибежище негодяя,
[104]
поэтому я от цитат из него воздержусь. Я вовсе не отношусь к Британии или британцам с ненавистью, но, как когда-то сказал кто-то, «патриот любит свою страну, националист ненавидит все прочие». Если бы клише, которыми мы перебрасываемся, и вправду выдерживали критику, у нас было бы гораздо больше причин любить нашу страну.
И тем не менее я люблю ее, как Корделия любила Лира. А все эти Гонерильи и Реганы, торжественно заявляющие о своей огромной, всеохватной, бездумной любви к нашей стране, не ударяют и пальцем о палец, чтобы сделать ее достойной проживания в ней. Крики насчет того, какие мы с вами терпимые, нас таковыми не делают: уверения людей, не имеющих и малейшего представления о других странах, в том, что такой-то институт или такая-то традиция Британии «наилучшие в мире», лишь придают нам вид более смехотворный. Вопли и визги, обращенные к пытающимся играть в свою игру теннисистам, делают Уимблдон еще более жалким, чем та особенность Британии, которая обратилась в действительно выдерживающее критику клише, – присущая ей погода.
Скажи «ебать»
Я не уверен, что Норрис Макхуэртер сочтет мои притязания оправданными и внесет неправдоподобное достижение, о котором я сейчас расскажу, в свою Книгу рекордов Гиннесса, в раздел «Рекорды Британии». Я считаю, и пусть люди более сведущие меня опровергнут, что смог на протяжении всего лишь одной телевизионной передачи произнести слово «ебать» (и производные от него) большее число раз, чем это когда-либо удавалось любому другому жителю Соединенного Королевства, – речь, разумеется, идет о людях одного со мной возраста и весовой категории. Не исключено, что Макхуэртер, как ключевая фигура организации, ведущей борьбу за свободу личности, которой он отдает все свои силы и энергию, сочтет мой рекорд неприличным и постыдным. Конечно, неодобрение «Ассоциацией британской свободы» (если я правильно помню ее название и задачи) человека, произносящего слово «ебать» с экрана телевизора, было бы семантическим нонсенсом, но, с другой стороны, люди много более испорченные, чем Макхуэртер, умудрились обратить в бессмыслицу и само понятие свободы, так что меня такое неодобрение и вправду не удивит.
[105]
Важно рассказать о подробностях передачи, в ходе которой я побил стародавний рекорд Кеннета Тайнана.
[106]
Условия для предприятия столь отважного на ней были созданы идеальные: прямой эфир, ночная дискуссионная программа, которую вели, если память мне не изменяет, хорошо известные телезрителям Роджер Кук и Сьюзен Джей. Место: комплекс студий Центрального телевидения в Ноттингеме. Студийная аудитория состояла из студентов и пенсионеров. В дискуссии принимали участие Майкл Бентин, Бен Элтон, Джон Ллойд (телевизионный продюсер, не теннисист – и уж тем более не бывший редактор), Хью Ллойд, я, Барри Крайер
[107]
и сценарист Нейл Шэнд. Предметом обсуждения была комедия.
Продюсеры рассчитывали получить ожесточенную перебранку, в которой старая и новая комедии стали бы рвать друг дружку в клочки. «Комедианты строятся в боевые порядки», – трубно сообщал, к немалому нашему удивлению, проект сценария. На деле же Бен Элтон, что было уже достаточно плохо, затеял признаваться в вечной любви к Лорелу и Харди, Эрику Моркаму и Томми Куперу, а Барри Крайер – осыпать хвалами Рика Майала, Роуэна Аткинсона и самого Элтона. В общем, получилось нечто, не уступавшее по остроте передаче «Звезды по воскресеньям».
А затем речь зашла об использовании шокирующих публику слов и выражений. Стороны обменялись мнениями, попросили высказаться и меня. И я, прочитавший некогда протоколы знаменитого суда над издателями «Любовника леди Чаттерлей», постарался припомнить, что говорил на нем Ричард Хоггарт, выступавший в защиту языка этой книги. У нас имеются простые и прямые слова, которыми описываются такие функции человеческого организма, как потребление пищи и сон, говорил он, однако стоит делу дойти до размножения, и все, что мы себе позволяем, это либо медицинские латинизмы – «копуляция», «коитус» плюс громоздкое «совокупление», – либо до отвращения изысканные и иносказательные эвфемизмы – «интимные отношения», «заниматься любовью», «половые сношения» и так далее. То же самое относится и к нашей неспособности найти простое слово для описания процесса избавления от твердых отходов жизнедеятельности человеческого организма с использованием заднего прохода: «опорожняться», «иметь стул», «сходить по большому», «дефекация», «извержение» – все это ходит, так сказать, вокруг да около подлинной сути происходящего. Слово «срать» нам ну никак не дается. Столь благопристойные околичности свидетельствуют о том, что эти физические процессы порождают в нас чувство вины и смущение, которые здоровыми определенно не назовешь. Думаю, столкнись мы с культурой, которая стыдится дыхания и зевания и потому настаивает на использовании какой-нибудь «вентиляции легких» или «пандикуляции», она показалась бы нам странноватой. Но намного ли это страннее того, что мы находим секс грязным и норовим лингвистически дезинфицировать его?
