Брамс был, не знаю, как бы это сказать, ну, в общем… опаслив. Понимаете, он преклонялся перед Бетховеном и очень долгое время ощущал себя пребывающим в тени «Человека по имени». Собственно говоря, когда на него нападала хандра, он вообще не видел смысла сочинять что бы то ни было, почти не видел, — после достигнутого Бетховеном. И в результате все откладывал сочинение своей первой симфонии, откладывал — и, если честно, правильно делал, особенно с учетом того, что критики в один голос называют ее «Десятой Бетховена», — короче говоря, тянул резину. Тем не менее в 1858 году ему удалось привести нервы в порядок и закончить свой первый фортепианный концерт ре минор. По правде-то сказать, волновался он зря. Концерт его считается ныне одной из главных единиц оружия, какое только имеется в арсенале концертирующего пианиста, — наряду с изумлением, страхом и почти фанатической преданностью Папе Римскому (нет, простите, в эту тему я лучше вдаваться не стану) — хотя, надо признать, премьера его прошла так себе. На самом то деле, если как следует подумать, при жизни Брамса его ФК № 1 никем особо не ценился. Я вот уже подумал как следует и сообразил, что в основной концертный репертуар пианистов он попал только в двадцатом столетии. Так что, если честно, основания для беспокойства у Брамса имелись. Короче, извини, Брамс. Ты и впрямь не зря волновался.
И все-таки.
Мне он нравится.
Так или иначе, Брамсов ФК № 1 появился примерно в то же время, что и последний выплеск творческой энергии из обиталища Бесноватого Гектора. Виноват, последнее предложение, пожалуй, придется переделать. В том же самом году Берлиоз завершил еще один из своих шедевров. Да, он все еще с нами, еще психует, еще пытается повергнуть всех и каждого в оторопь своими ЭПическими творениями. (Именно так, ЭПическими с прописными ЭП.)
1858-й дал нам ЭПическую (с прописных ЭП) ОПеру (с прописных ОП):
Как вам нравится шрифт «эпик»? В те дни человеком, норовившим войти в труды по истории в качестве сочинителя, решительно не способного выпустить перо из рук, был Вагнер, оставивший миру КОЛОССАЛЬНЫЕ продлинновенные оперы, дослушать которые до конца можно, лишь имея в запасе термос, таблетки глюкозы и мочевой пузырь из нержавеющей стали. Однако и Берлиоз, как видите, тоже расстарался — задолго до того, как Брэд Питт напялил юбку. Собственно говоря, беда «Les Troyens» не только в том, что эта опера до смешного длинна — четыре с половиной часа, за которые можно успеть заскочить в театральный буфет и получить там бутерброд с лососиной и продаваемую по спекулятивной цене маленькую бутылочку шампанского, — беда ее также в том, что она просто-напросто слишком пышна.
«Les Troyens» переводится, о чем вы могли уже догадаться, как «Троянцы». Простите, первым делом мне следует отдать должное этому названию.
Замечательно. Мне вдруг стало намного лучше.
Да, так вот, о размерах. Что ж, в эту тему стоит углубиться. За основу «Троянцев» Берлиоз взял «Энеиду» Вергилия, книжицу тоже не маленькую, что подтвердит вам любой школьник
[♫]. Так что Берлиоз решил разделить свою оперу на две — дьявольски благородно с его стороны, — а именно на «La Prise de Troie» и «Les Troyens à Carthage»
[*]. Пока все вроде бы хорошо. Горе в том, что он и эти две части сделал непропорционально длинными, — проблема, которую еще можно как-то решить, будь она единственной. Но, увы, опера Берлиоза оказалась и безумно дорогой для постановки. Подумайте сами: мало того, что Брэд Питт, так еще и статисты, статисты! Не говоря уж о том, что порядочного деревянного коня никто вам нынче не выстругает.
В результате при жизни Берлиоз творения своего на сцене так и не увидел, да и сегодня вам вряд ли когда-нибудь выпадет лучшая, в этом смысле, доля. Лишь у очень немногих оперных театров достанет бюджета, чтобы одолеть постановку гигантских «Троянцев» и уцелеть. При всем при том «Опера Норт»
[*], сколько я помню, проделала это несколько лет назад, и ничего, жива-здорова, большое ей спасибо, так что, наверное, это все же возможно. И хоть я постановки не видел, мне говорили, что она того стоила, что в опере этой очень много красивых мест — тот же дуэт «Nuit d’ivresse»
[*]. Пока же, может, вам лучше просто пойти и купить CD с «основными моментами» оперы и постараться представить себе, на что могут походить «Троянцы». Театральная их постановка то есть. А не… ну, скажем, люди, которым приходится сидеть в нутре деревянного коня, вдавив носы в задницу какого-нибудь устроившегося прямо перед ними потного греческого обалдуя.
Занятная это штука, размер. Для тогдашней компании оперных композиторов он явно имел большое значение. Берлиоз, Мейербер, Вагнер — все они словно сдвинулись на размере. Сейчас, оглядываясь назад, испытываешь искушение заявить, что сдвинулись они, пожалуй, далековато, однако это может оказаться не таким уж и верным. Тогда, в том же 1858-м, вы действительно попадали в САМУЮ ГЛУБИНУ чащобы, именуемой Высокой Романтической Оперой, а как уже говорилось, то, в какой точке жизненного цикла некоей «эры» или «периода» вы очутились, в основном и определяет, какого типа, стиля и, никуда тут не денешься, размера музыку вы получите. В начале любой эры вы — задержимся в рамках нашего образа — получаете сочинения поменьше, первые, рискованные набеги на области доселе неведомые. В дальнейшем сочинения эти становятся все более смелыми и крупными — эра устаканилась, и каждый творит в более-менее одном с прочими духе. А после, ближе к завершению эры, перед вами предстает нечто здоровенно-заносчивое, типа: «„Эру X“ захотели? Сейчас вы у меня получите „эру X“!» Люди поступают так ВСЕГДА. Они всегда доводят эру, стиль, форму, да что угодно, до совершеннейшей точки. Именно этим и занимаются ныне наши друзья. «Высокой романтики захотели? Сейчас вы у меня получите высокую романтику… еще какую!» Дорогу этой эре во многом торили Берлиоз с Мейербером, однако Вагнер, вступив на нее, вознамерился всех их заткнуть за пояс. И посмотрите, какая прекрасная ирония — человек, писавший оперы, длина коих намного превосходила рекомендованную медицинской наукой, того и гляди заставит весь мир воскликнуть УХ ТЫ!..
